24 мая исполняется 140 лет со дня рождения знаменитого тульского художника Василия Рождественского.
Кстати, на отрывшейся недавно выставке «Тула. Шедевры. Музеи России» в тульском Фонде искусств есть работы Василия Васильевича.
Первая корова — предсказательница погоды
Василий Рождественский в «Записках художника» оставил очень интересные воспоминания о семье и своем тульском детстве. Большая и дружная семья Рождественских жила на Старо-Павшинской улице, нынешней Мосина. Главой был священнослужитель храма Флора и Лавра, протоиерей Василий Александрович Рождественский. В традициях того времени семья была большая — 11 детей. Правда, трое умерли в младенчестве.
Отец художника — священнослужитель
Василий Александрович Рождественский.
«Первые восприятия жизни были у меня зрительными. Вспоминаю наш сад: яблони в высокой траве, усыпанные песком розовые дорожки, старую иву у забора. Помню грядки с цветущими петуниями, скабиозами, астрами, левкоем. В центре сада — цветочная клумба со скамьями вокруг, и недалеко, у соседнего забора, обвитая пасленом беседка в виде маленького домика с цветными стеклами в двери, через них я любил смотреть на сад, и он казался сказочным.
Иногда в высокой траве сада раздавался храп спящего человека: то приезжавший по делу из деревни родственник или односельчанин родителей, тяготясь городской суетой и волокитой присутственных мест, отдыхал на «матери сырой земле», представляясь мне богатырем из слышанных сказок.
В престольные праздники, в сумерки вдоль главной дорожки зажигались цветные бумажные фонарики, и пускался фейерверк, который устраивали старшие братья. Пиротехникой особенно увлекался брат Митрофан, служивший в аптеке. Разноцветные огни римских свечей наполняли меня восхищением».
На дворе у них жила рыжая корова, ее каждое утро выгоняли на улицу в общее городское стадо, медленно идущее по Старо-Павшинской улице на загородные луга.
По вечерам стадо возвращалось, и дети смотрели в окна, замечая, какой масти идет первая корова — «предсказательница» завтрашней погоды.
«Когда мне было лет пять, в реке Упе утонул мой брат Григорий, он был старше меня года на три. Мать тяжело переживала потерю. Мое сознание не сильно отозвалось на случившееся, и я, воспользовавшись растерянностью в семье, один вышел на улицу, направляясь к реке. Это было обнаружено, я приведен к матери. Хотя она очень меня любила, но решила наказать. Полученный урок привил мне чувство ответственности за свои поступки, и я запомнил его.
…Помню, прижимаясь к старшим, стою около церкви и с любопытством смотрю на страшных темных людей, ими пугали меня в раннем детстве: по улице растянулся цыганский табор. Впереди шли с посохами библейского вида бородатые старейшины. На их темно-синих кафтанах висели большие, как куриные яйца, серебряные пуговицы.
Храм Флора и Лавра и вид на Старо-Павшинскую улицу.
По нашей Старо-Павшинской улице тянулась бесконечная вереница крытых повозок, запряженных парами, тройками лошадей, наполненных скарбом — подушками, перинами. На них сидели цыганки в пестрых платьях, из всех мест торчали кудрявые головы цыганят. К некоторым повозкам были привязаны кони разных сортов и тощие волкообразные собаки. Жители улицы — взрослые, дети — выходили смотреть на это необычное зрелище. И мы стояли долго, пока не проезжала последняя повозка табора, уходящего в свободные просторы за город».
Склонность отца Василия к музыке и пению, желание воспитать эстетическое чувство в детях заставили его приобрести рояль. Старшая сестра Анна играла классиков, брат Александр хорошо играл на скрипке. В доме часто бывали хорошие музыкальные вечера, где исполнялись произведения Бетховена, Шопена и других композиторов. Все братья обладали хорошими голосами. Николай был отменным тенором.
Василий Рождественский.
Иногда приходили из архиерейского хора солисты, за которыми ездил на Украину соборный регент, выискивая редкие голоса. Пелись дуэты, романсы Глинки, Даргомыжского и хором, всей семьей, — русские песни. А Василий еще и научился звонить в церковные колокола: справлялся один с четырьмя колоколами, работая обеими руками и ногой.
Сложные дела в консистории, несчастье с пропавшим в Риге сыном подорвали здоровье отца. У него случилось кровоизлияние в мозг и, как следствие этого, небольшой паралич. Врачи посоветовали ему чаще бывать на природе, да и детям там лучше. Поэтому много лет подряд семья на лето снимала небольшой дом почти в тридцати верстах от Тулы, в Алексинском уезде — остатки помещичьей усадьбы Борщевка, где в разросшемся фруктовом саду стоял небольшой дом в четыре комнаты. В Борщевке ходили с удочками на реку — ловить судаков.
Родительский дом с мемориальной табличкой на стене.
Отец Василий за работу по инспектированию церковных учреждений в Туле и за не менее трудную службу в консистории получил звание протоирея, но это не прибавило ему здоровья. У него повторилось кровоизлияние, и он, парализованный, умирал, окруженный большой семьей.
«Помню, поздней ночью я проснулся от редких ударов большого колокола, — пишет Василий Рождественский. — Траурные звуки мрачно проносились над Тулой, возвещая о кончине отца».
Это случилось в 1896 году.
Домик их, покосившийся и подбоченившийся, простоял весь ХХ век практически рядом с церковью Флора и Лавра. Может, и снесли бы, но в 1977 году на него прикрутили табличку, что здесь когда-то хранилась подпольная типография и красное знамя первой тульской демонстрации рабочих, после чего он стал неприкасаемым.
Граф-анархист
Василий, младший из братьев, окончил духовное училище, поскольку обучение здесь было бесплатным, а из семинарии ушел, поступив в 1900 году в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. В связи с революционными событиями 1905 года училище было закрыто, и он вернулся в Тулу.
Революционная романтика его тоже охватила. Он даже некоторое время провел в тюрьме вместе со своими друзьями.
В воспоминаниях есть рассказ, как он с товарищами поехал за город испытывать самодельную бомбу, которая в итоге не сработала. Известный в городе революционер Александров вынул из нее ударник и положил бомбу в карман. В это время химик Наташа, вместе с «дядей из Самары» приехавшая учить тульских товарищей изготовлять бомбы, заявила, что в компенсацию за неудачу она хотела бы поговорить с Толстым.
Портрет Рождественского работы Петра Кончаловского. 1912 г.
Рабочий Александров, который хотел сделать приятное интеллигентке Наташе, повел всех в Ясную. Еще один подельник — Нефедов — был решительно против посещения анархиста-графа и один ушел на станцию.
Подошли к крыльцу дома, у которого конюх держал оседланную породистую лошадь. На просьбу повидать Льва Николаевича им предложили пройти в дом. Разговор о революции, судя по всему, его мало заинтересовал. Софья Андреевна предложила попить чаю, но от чая гости отказались и вернулись в город.
«Я обратил внимание на то, что Толстой среднего роста, но пропорционально сложен и не кажется таким большим, могучим, как на портретах; возможно, образ гениального художника, воспринятый нами с молодых лет из литературы, видоизменял в нашем представлении его внешний вид».
Познакомился Василий Рождественский и с другой тульской знаменитостью — писателем Викентием Вересаевым. Вот как он вспоминал литературные вечера в особняке писателя на ул. Гоголевской:
«Викентий Викентьевич садится к столу с настольной керосиновой лампой под большим абажуром, и шум голосов стихает. Помню, он читал свой рассказ с символическим древним сюжетом, где восточный юноша добывает сияющую звезду — истину. Нам, романтически настроенной молодежи, это нравится, и по окончании чтения мы, аплодируя, приветствуем писателя-демократа».
В. Рождественский. Нижмозеро. Голубой день. 1932 г. Государственное музейное объединение «Художественная культура Русского Севера», Архангельск.
Их последняя встреча состоялась в Москве, примерно в 1924 году, перед заседанием Государственного ученого совета Наркомпроса, и оставила у уже известного в стране художника легкое разочарование.
«Викентий Викентьевич молча ходил по большой комнате Наркомпроса, где уже собрались деятели искусств. Его замкнутый, несколько отчужденный от окружающего вид не помешал мне подойти к нему и напомнить о прошлом. Я сказал свою фамилию. Начали говорить о Туле и общих знакомых.
Вересаев спросил мое имя, но в разговоре называл меня именем брата, Николая. С ним он чаще встречался, живя в Туле. Его образ, очевидно, больше связывался у писателя с событиями первой революции. Мне так и не удалось возбудить в Вересаеве интерес к Туле: он был рассеян, разговор не вязался».
Гробы и канарейка
В 1911-м Василия исключили из художественного училища — за участие в акции протеста против ухода художника Валентина Серова, вместо которого назначили Леонида Пастернака. Рождественский поддерживал общее настроение, что «до окончания мастерской остается месяц-два, и за такой короткий срок нельзя ничему научиться у Серова или же разучиться у Пастернака». Совет объявил виновниками в этом деле левых и исключил из училища Ларионова, Куприна, Фалька, а заодно и Рождественского. При этом Серов к работам Рождественского относился критически. Один из портретов натурщиц он обозвал «зеленым попугаем».
В. Рождественский. Весенняя белая ночь. Ветряная мельница. Тульский областной музей изобразительных искусств.
В 1908 году Рождественский был в Петербурге и откликнулся на предложение навестить знаменитого художника Михаила Врубеля в психиатрической лечебнице. Считал, что его приход отвлек художника от его трагического одиночества. После чего в газете «Русское слово» призвал к помощи больному мастеру, который «нуждается в опеке художественного мира».
В годы учебы Рождественский сблизился с Петром Кончаловским, Ильёй Машковым, Александром Куприным, Аристархом Лентуловым, Робертом Фальком. В 1910 году они организовали знаменитое объединение художников «Бубновый валет». При этом как об организаторе «Бубнового валета» о Рождественском вспоминают редко. Может, сказывался непростой характер. Рождественский считался человеком замкнутым. Возможно, и потому, что Василий несколько отдалился от коллег, уйдя в 1914 году на фронт, как иногда пишут.
Василий Рождественский на этюдах на Севере. 1930-е гг.
Вспоминал, как на войне в польском городе Остроленка оказался в подвале костела, где скрывались беженцы. Посреди склепа стояли старые темные гробы. Там же, на полу, лежали в узлах вещи.
«На мой вопрос: „Кто похоронен в гробах?“ — из любезности предлагают показать знатных польских воинов, умерших в далеком прошлом. Зажгли толстые восковые свечи. В открытых гробах лежали скелеты в полуистлевших старинных мундирах, с остатками ботфортов на костях ног. Колеблющееся пламя свечей, видоизменяя свет и тени, как бы оживляло мертвецов, они точно шевелились, и в глазах стоявших рядом женщин был ужас.
С одного гроба сняли тяжелую дубовую крышку, я увидел рыцаря. Свет, серебрясь, блестел на латах и длинном мече, положенном рядом. Из-за поднятого забрала шлема был виден пожелтевший череп с темными глазницами, с оскаленными, точно смеющимися зубами. Казалось, смерть с гравюры Дюрера, олицетворяя войну, иронически смеялась надо мной, и я попросил закрыть гроб».
Впрочем, ему этот случай запомнился еще и другим художественным образом. Казаки с солдатами помогали беженцам уйти от войны. Как вдруг один из казаков вспомнил о стоявшей на полу в подвале костела клетке с канарейкой и с разрешения командира забрал ее себе.
«Благополучно миновали город, должно быть, немцы спали. На лицах беженцев появлялась надежда. Мы чувствовали удовлетворение от выполненного хорошего дела. Рядом со мной гарцует красивый лихой казак с клеткой в руке: в ней мирно сидит на жердочке канарейка».
В двадцатые годы Василия Рождественского больше влекли русские пейзажи. Он вместе с женой много путешествовал. Бывал в Крыму, на Кавказе, в Карелии, Средней Азии, на Алтае. Очень любил Русский Север. В одном из каталогов к выставке о картинах Василия Рождественского писали, что в них есть особое чувство родины, о котором говорил писатель Пришвин.
«Я помню, как мы с Фальком были на последней выставке картин художника Рождественского на Кузнецком Мосту, и Фальк сказал мне: „Какой чистый и серьезный художник Василий Васильевич“. Рождественский и Фальк называли друг друга на „ты“, но такой нежной дружбы, как у Фалька с Куприным, у них не было. Наоборот, они часто спорили. Фальк иногда заходил к Рождественским, тот показывал ему свои натюрморты и пейзажи, которые он писал из окна. Но я не помню, чтобы Василий Васильевич заходил к нам смотреть работы Фалька, хотя он любил пожурить мужа за его „урбанизм“ и „французистость“, призывая его обратиться „лицом к русской глубинке“, — вспоминала жена знаменитого художника Фалька Ангелина Щекин-Кротова.
Жена художника, фольклорист Наталья Ивановна Рождественская на Онежском полуострове. 1930-е гг.
В послевоенные годы художник вместе с супругой безвылазно жил в Подмосковье. Дома у них были коты, которым, по рассказам соседей, хозяин запрещал ловить мышей, и несколько собак.
При жизни Рождественского состоялись четыре персональные выставки, еще три — после его смерти. Работы художника выставлялись в СССР, США, Италии, они хранятся в Третьяковской галерее, музее изобразительных искусств имени Пушкина, в Русском музее. Есть они и в собрании Тульского музея изобразительных искусств. Умер Василий Васильевич в 1963 году в Москве и еще даже успел увидеть изданной книгу своих воспоминаний — «Записки художника».
