Это случилось уже после того, как руководством страны было принято решение высших званий за события той войны уже не давать. Так что Анатолий Петрович стал последним героем той великой эпохи.
Анатолий Горшков.
Один из самых ранних портретов, примерно 1930 г.
Мы съездили в Пущино, где живет его старшая дочь — Людмила Анатольевна Локтионова, и расспросили ее, что она помнит о своем отце.
Людмила Локтионова
- Людмила Анатольевна, Вы родились в 1934 году. Помните тот момент, когда узнали о начале войны?
- Мы жили в Москве тогда, и я была еще совсем маленькой девочкой. О начале войны не знали. Но вдруг приезжают двое военных, солдаты, кажется, и говорят: «Собирайтесь, поехали». И мама тоже говорит: «Девочки, собирайтесь, надо ехать». Нас эвакуировали на Урал, где жил мамин старший брат. Папу мы до 1943 года не видели и не знали даже, где он. Маме, когда она ходила в военкомат за продовольственным аттестатом, говорили только: «Все в порядке, не волнуйтесь».
- О Туле Анатолий Петрович после войны часто вспоминал?
- Из всех событий того времени Тула, пожалуй, для него была на первом месте. Он считал Тулу своей второй родиной. Когда я стала читать его записи, обратила внимание: очень он уважал косогорцев. Писал, что это кремень-люди. Первые истребительные отряды были ведь сформированы из косогорцев.
Конечно, ему было тяжело. Ведь кадровых военных было всего двое — он и комиссар Агеев. До 1941 года папа 11 лет в погранвойсках служил. Рассказывал он мне о Саше Чекалине. Они с дедом пришли из какой-то деревни. «Деда, — папа говорит, — мы взяли, а мальчику сказали: не надо, иди в деревню, помогай взрослым». Но все-таки он остался, не ушел. И тогда его определили в разведроту. Саша очень хорошо местность знал, много знакомых у него было везде. Очень надежный парнишка. Папа вспоминал: в телогреечке старенькой пришел, кепочка на голове. Однажды случилась беда, его схватили немцы, а потом повесили. Это был огромный удар для всех, и для папы тоже. Сашу очень любили в отряде.
- А о днях обороны Тулы он что-то говорил?
- Вообще он был очень немногословным. Но мы как-то с ним были в Туле, в южной части города. Трамвай там еще ходит. Он мне вдруг говорит: пойдем выйдем из машины, я тебе кое-что покажу. Мы остановились. Он показывает: «А ты знаешь, вот с той стороны немцы были, метров десять отсюда. А здесь были наши окопы».
- «Пап, так вы же их видели?» — «Видели. Но дальше нельзя было отступать».
- Он так это сказал, как будто в порядке вещей. Без всякого пафоса, хвастовства. Потом мы сели в машину, поехали дальше.
- С Жаворонковым, председателем Тульского городского комитета обороны, говорят, он сохранил добрые отношения и после войны.
- Они очень хорошо понимали друг друга. И дружили всю жизнь. Жаворонков и на похороны приезжал. Папа раньше ушел.
- А вот о том, что было после Тулы с Анатолием Петровичем, в Туле не очень хорошо знают. Хотя у него сразу после Тульского рабочего полка была не менее ответственная миссия с брянскими партизанами.
- Была какая-то дата — и все участники тех событий, кто остался жив, собрались у первого шалаша, который они в лесу построили. Понятно, что это был уже другой шалаш, но на том месте, где это было. В музее есть эта фотография: шалаш и папа рядом. Это была рельсовая война. Подрывали рельсы, по которым шли немецкие составы на фронт. И немцы взяли партизан в кольцо. Надо было вывести из-под удара обоз в десять тысяч человек. Папа отвечал за проведение этой операции. Как-то после войны он мне сказал: «А я ведь на войне парад принимал». Я удивилась: что за парад? Оказывается, был такой в 1943 году. Когда немцев выбили из Орла, решено было провести парад партизан в городе. В этот же день был дан и салют в честь освобождения города.
- А потом была Югославия.
- Папу сначала вызвали в Москву. Ему предложили поступить в военную академию. И мы уже домой вернулись. Вдруг в один прекрасный день приходит: «В командировку еду». Уже через несколько лет после войны как-то смотрели журнал. Папа говорит: «Остров Вис, я там был». Остров Вис — это в Хорватии. — «А когда ты там был?» — «Во время войны».
Еще у нас в стране не говорили о Югославии, он только немножко мне рассказал. Была сформирована военная миссия, 23 человека.
Начальником миссии был генерал Корнеев, а папа заместитель.
В горах немцами была взята в кольцо югославская армия, надо было организовать эвакуацию. Они прошли туда, где находился штаб Тито и югославской армии. Но осуществить операцию по спасению было очень непросто: найти в горах площадку, где бы приземлился самолет. И сделать все быстро. Давали пятнадцать-двадцать минут на все, и самолет должен быть опять в воздухе. Несколько раз срывалось все. Немцы начинают обстреливать, и самолет не может сесть. И все-таки наконец они это сделали. С того времени они с Тито очень подружились. Папе дали орден Партизанской славы, это одна из высших наград Югославии. Тоже звезда, только на красной планочке и чуть побольше, чем в нашей стране.
Анатолий Горшков. Один из самых ранних портретов,
примерно 1930 г.
- А у кого она сейчас?
- Ее изъяли. Когда испортились отношения с Югославией, папе позвонили и попросили зайти с этим орденом и наградными документами. И отобрали.
- Даже потом не восстановили?
- Папа никогда не поднимал этот вопрос. Уже, наверное, в 1964 году, когда Брежнев пришел, решено было в ЦК восстанавливать отношения СССР и Югославии. А папа уже работал в советском комитете ветеранов войны вместе с Маресьевым. Его пригласили в ЦК и предложили командировку. Оказывается, Тито дал согласие с ним разговаривать. Вот после той поездки опять началось потепление.
- После войны он еще ведь продолжал работать в органах НКВД?
- Только ничего не рассказывал о том, что у него происходит. Я как-то читала книгу о событиях в Закарпатье. И один рассказ очень меня тронул. Нашу группу, молодых ребят, послали в тот район, где зверствовали националисты, ликвидировать этих бандитов. Один из наших офицеров попал в плен. Его страшно пытали, а потом казнили — пропустили через лесопилку. Меня это потрясло. Я к папе: неужели это могло быть так? Он говорит: да, это было с нами. И рассказал, что это его группа была в той командировке.
- А вы ничего не знали?
- Он ведь постоянно в разъездах — год, два, три, переезды. Мы то в Москве жили, то в Нальчике. Байконур он начинал строить. Но там недолго, правда, пробыли. Мама воспротивилась. Песок же кругом — в кровати, в кастрюлях. Его перевели на строительство Цимлянской плотины, станица Соленая на Дону. Там поселили строительные части, и три лагеря были с заключенными недалеко от станицы. Конечно, мы их боялись, хотя и любопытство невозможное было.
Первая послевоенная стройка. 1946 г.
- Заключенные уголовные или политические?
- Уголовники. Одна группа была с очень большими сроками. Я еще училась тогда в школе, мне лет четырнадцать, и проходили выборы. Тогда они до десяти вечера были. Вызывают нас, пионеров, в школу, на избирательный участок. Папа председатель там. И говорят: «Ребят, большая просьба. Знаете барак, где шоферы живут? Уговорите их, чтобы пришли проголосовать. Целый барак забастовал». И мы пошли.
Историческая поездка в
Югославию. 1964 г.
- Страшно было?
- Потом только пришел страх. Сначала шли такие храбрые: да как, да мы им сейчас расскажем — сорвать выборы, это что такое?! А грязи было — невозможно. Осень. Приходим, открываем дверь. Дым коромыслом. Огромный стол из досок.
Сидят мужики — пьют, курят, в карты играют. И вдруг тишина. Все на нас смотрят. Мы не можем убежать, потому что друг друга подпираем.
И начали говорить: как вам не стыдно, про совесть, вы держите людей на участке, разве это можно? Сначала они смеялись, реплики бросали. А потом пожилой дядька, закаленный весь такой ветрами, пропеченный солнцем, говорит: «Ладно, ребята, кончайте, правда. Что вы детей заставляете бегать туда-сюда?» Утром папа будит: спасибо вам, и ребятам передай спасибо. Все пришли, проголосовали. Мы такие гордые были!
Продолжение следует.
