Ушли времена, когда о Великой Победе рассказывали маршалы и генералы – они практически все уже покинули этот мир. Теперь мы слушаем рассказы солдат. Тех, кто уходил на войну совсем юным, кто боролся за Победу наравне с великими полководцами. Да, они не разрабатывали тактику, не продумывали стратегию. Но они сделали для Победы не меньше. Они отдавали жизнь, здоровье. Не ели, не спали. Воевали, боролись до конца. Чтобы у нас было мирное небо. Чтобы их правнуки могли узнать правду о войне от Простого Солдата.
Судьба каждого Солдата – Подвиг. Мы должны помнить об этом всегда. И слушать. Пока они живы. Пока можем слышать правду от тех, кто принёс нам Победу.
Сергей Митрофанович Тарасенко – Солдат, старший сержант. Тот самый, что ушёл на войну мальчишкой. Тот самый, для которого великие полководцы были недосягаемым авторитетом, иконой. Только мы о полководцах лишь слышали, а Серёжа Тарасенко выполнял их приказы и бился за Победу. Сергей Митрофанович о смерти знает не понаслышке. Он даже знает, как умирать легче, а как – очень больно...
Сергей Митрофанович Тарасенко
У супруги Сергея Митрофановича Нины Ильиничны была своя война и свой Подвиг, хоть и не на передовой.
Простые Солдаты. Их были миллионы. И о миллионах судеб мы уже ничего никогда не узнаем. В живых солдат остаётся всё меньше. Их не забрала война, но их забирает Время.
Поклонимся им. Всем. До земли.
Откуда живыми не возвращались
– Мать с отцом приехали из Кировограда в Тулу в 1933 году – строить металлургический завод. На Украине был голод. Родители сели на поезд, а нас, троих братьев (старший умер ещё в деревне), оставили на вокзале. Милиция там подбирала беспризорников. Нас забрали в разные приюты. Мне было 10 лет, Вале 7, Саше 12.
В 1934 году мама вернулась искать нас. И нашла только меня, и то я уже умирал. Жить мне оставалось не больше двух суток. Умирали пачками. Не знаю, в чём была причина мора на Украине. Я лежал в лазарете. Маме сказали: «Ищите сына». Она прошла всех детей, но меня не нашла. Не узнала. В лазарете все двадцать человек были кожа да кости, и для каждого из нас уже приготовили гробы – оттуда никто живым не выходил, умирали от болезни и истощения.
И тут в лазарет заходит мать и воспитатель. Я узнаю маму свою. Она говорит: «Тут худые, а мой полный». И мимо меня прошла.
Я что есть силы начал кричать: «Мама! Мама!» Но вместо крика – тихий стон, и мама меня совсем не слышала...
Воспитательница говорит: «Подождите, гражданка, вас зовёт мальчик». Мама спрашивает у меня: «Ты кто будешь?» Серёжа, отвечаю. Она мне: «Я сейчас узнаю, Серёжа ты или нет». Ещё в деревне меня укусила за ногу собака. Раны так и не зажили. Мама меня по ним и узнала... Завернула меня в одеяло и унесла из приюта. Я долго не мог даже стоять. Едва поставив на ноги, мама меня повезла в Тулу.
Отец был плотником. Их бригады посылали в лес, деревья валить. И вот однажды его зацепило. Он вскоре умер, и мы остались с матерью вдвоём. С 14 лет я работал.
Смерть в блокадном Ленинграде
Началась война. Завод эвакуировали на Урал. Но я оставался в Туле, и в 1942 году меня призвали. Я сказал: пойду только во флот, хочу быть моряком. Около двух тысяч человек вскоре забрали на Балтийский флот. Но в блокадный Ленинград было трудно попасть.
Всё время тревога – бомбёжки и обстрелы. Единственный путь – Дорога жизни через Ладожское озеро.
Нас распределили по кораблям. Но вскоре человек двести оказались непригодными к морской службе из-за недостатка образования, в том числе и я. У меня было всего четыре класса. И направили нас в стрелковую дивизию. Я попал в миномётно-пулемётный батальон.
Пока были в учебке, нас посылали на патрулирование города. Шпионы в Ленинграде залезали на чердаки и давали сигналы, чтобы фашисты могли бомбить важные объекты. Как-то идём втроем, встречается военный и отдает нам честь – но не как положено, а двумя пальцами. Я сказал об этом командиру. Мы за ним, доставили в комендатуру. Оказалось, шпион!
Мы помогали жителям: разбирали деревянные дома, чтобы людям было чем топить печки.
Ещё нашей задачей было ходить по домам, собирать трупы умерших от голода и холода и отвозить их на Пискарёвское кладбище.
Нас отправили на передовую, где мы держали оборону, около 150 километров вокруг. Ленинград погибал: мало того, что голод мучил, ещё и обстрелы. Нужно было разорвать кольцо. В феврале 1943 мы оттеснили немцев, Ленинград вздохнул.
При прорыве блокады весь наш расчёт был убит.
Метрах в трёх от меня разорвался снаряд, во мне – 25 осколков по всему телу.
Глаз сразу вытек, второй ослеп. Даже сейчас у меня осколки в спине и в лёгком. Но молодость берёт своё. После трёх месяцев в госпитале, где мне удалили глаз и спасли второй, я стал видеть.
Я попал в школу санинструкторов на окраину Ленинграда и был там контужен. Служил при штабе армии, доставлял секретные пакеты и телеграммы.
Дальневосточный фронт
В День Победы война для меня не закончилась. Наша армия участвовала и в Советско-японской войне.
Утром 9 августа 1945 года в Маньчжурии всё было готово к началу боевых действий. Главнокомандующий маршал Василевский прибыл на командный пункт №1 Дальневосточного фронта. Маршал Мерецков тоже был на передовой. Сошлись два опытных полководца, и я их лично видел.
Перед наступлением гремели раскаты грома. Дождь лил как из ведра. В половине первого ночи Мерецков предложил начинать атаку без артподготовки, прямо в ливень. Василевский скомандовал: «С Богом! Вперёд!» И огромная наша масса в чёрном мраке пришла в движение. Начался бой – ожесточённый, безжалостный, кровавый. На линии обороны была Квантунская армия, самая мощная в Японии. Наша операция была развернута на территории в пять тысяч километров.
Нашему батальону в тысячу человек было приказано взять 50 тысяч пленных японцев и гнать их к озеру Ханка, в лагерь. Мы задачу выполнили.
Командир батальона, его адъютант и я, санинструктор, отдыхали в палатке. И вдруг ночью горим! Предполагаю, что нас подожгли сбежавшие японцы: восемь пленных сделали подкоп и сбежали. Прятались в озере Ханка: из тростника сделали трубочки для дыхания и сидели под водой. Поставили часовых по берегу, но так их и не нашли. И вскоре лагерь загорелся.
И вот мы спим, сон крепкий, молодой. Только слышу, трещит что-то. И так мне сладко, хорошо, по всему телу щекотно. Оказывается, я горел. Сгорело лицо и правая сторона тела, кожи не было совсем. Когда горишь, самая лёгкая смерть. Ты не чувствуешь боли, потому что нет кислорода – только угарный газ. Надышался им, и тебе хорошо: спишь, тепло, как в бане, а с тебя кровь стекает...
Когда я был ранен осколками при разрыве снаряда, было очень больно: осколки горячие впиваются везде. Я знаю, какая самая лёгкая смерть.
А вот на передовой на свистящие пули не обращаешь внимания – это не твои пули, они уже мимо пролетели.
Свою пулю ты не услышишь, ведь она тебя убьет раньше.
Дома не сидится
– Сейчас мне 91-й год. Жизнь кончается, но мысли ещё есть, хочется жить, – подвёл итог своего рассказа Сергей Митрофанович. – Вот и собаку завели. Нам с женой скучновато дома. Поэтому мы решили купить машину. Накопили на «семёрку». Это уже пятая наша машина. Нам без неё никак. Мы любим ездить на дачу, в лес за грибами, на Оку купаться. А водит её жена.
– Да, я сама за рулём, а мне без трех лет девяносто, – рассказала Нина Ильинична. – Ведь я водитель с 15 лет. Была война, папу забрали на фронт, у мамы трое детей, я старшая. Что делать? Увидела на столбе объявление: Новотульскому металлургическому заводу требуются девушки-шофёры. Я себе два года прибавила, пошла учиться и сразу стала военнообязанной. Думали, заберут нас в армию. Но обошлось. Отучились восемь месяцев, и завод потребовал нас к себе.
Нина Ильинична
В то время были газогенераторные машины, топились чурками. Мы пилили чурочки десять на десять сантиметров, сушили и в печку.
Еще стажёркой я ездила в командировку в Москву: давали этих чурок и пять литров бензина, машина ЗИС-5, тяжёлая, а я маленькая, худенькая. Хорошо, если хватит топлива до Москвы, а то и не хватало: идёшь в лес, рубишь дрова. А я ведь ещё совсем девчонка! Ехали целую ночь, приезжали, спали немного и второй ночью домой.
Я прошла все автомобили, даже самые тяжеленные. Водила и пожарные машины – 15 лет! И всё это на одном заводе, шофёром. Приезжал из Москвы один специалист и сказал, что кроме меня и ещё одной женщины где-то на Севере больше женщин-шофёров с таким опытом нет в стране. У нас и в семье почти всегда была машина и водила её, конечно, я. Кому сказать, что почти в 90 лет машину купили – не поверят!
