«Куда девалась ее прежняя энергия, работоспособность? Ее мало что интересовало. Читать, писать ей было трудно, глаза плохи стали», — писала о маме Александра Львовна Толстая.
«Благодетель»
«Дела в усадьбе после начавшихся революционных перемен были грустными. Еще с 1917 года вокруг начались погромы бывших барских поместий. Да и яснополянские мужички на тайной сходке замышляли сжечь дом Толстого. Якобы за то, что вдова не дала коров на армию, хотя у нее уже забрали одиннадцать породистых коров», — рассказывает в своей книге воспоминаний «Две Татьяны» правнучка писателя Марта Альбертини.
Благодетель — писатель-толстовец П. Сергиенко.
Ограду усадьбы разобрали на дрова и уже начали потихоньку растаскивать террасу и оконные рамы. Зарастал старый парк, погибали плодовые деревья. «В доме все изменилось, только две отцовские комнаты оставались в том же виде, что и при нем, но почему-то в кабинете грудой были навалены посмертные венки, что придавало совершенно иной характер всей обстановке», — вспоминала дочь писателя Александра Львовна.
При этом от Ясной и ее обитателей по-прежнему всем что-то было надо. Приезжали «большевики из обществ социального обеспечения и детской коммуны и привезли нам конфет, муки белой, чая, кофе, но перед отъездом оставили на бабушкином ремингтоне записку, что вот, мол, просим уступить этот ремингтон детской коммуне, но пишущую машинку им не отдали», — записала в дневнике внучка Татьяна.
С.А. 1860-е гг.
В начале 1919 года пошли разговоры о том, что из двух домов усадьбы всех выселят, оставят только вдову писателя и устроят тут детский приют. «Ничему не верится, но всего боишься», — констатировала Софья Андреевна в дневнике от 17 февраля 1918 года. В марте, там же: «Отказали мне пенсию, обещают 300 р. вместо 800».
В 1917 году во флигеле господского дома поселились без приглашения писатель-толстовец Сергеенко и его сын Алексей.
В 1918 году Сергеенко был избран председателем нового общества «Ясная Поляна», после чего вообще самочинно заехал в бывший кабинет Л. Н. в большом доме.
«Ходил он согнувшись, точно стеснялся своего роста, и казалось, что его худое тело вот-вот сложится пополам. Должно быть, лицо у него было правильное, может быть, красивое, смуглое, с правильными чертами; но поражало не это, а выражение слащавости», — с явной нелюбовью описывает Сергеенко Александра Львовна.
В семье его очевидно не любят. С подачи Татьяны Львовны к Сергеенко прилепилась кличка «благодетель», он же «спаситель».
«Он вечно что-то раздавал полуголодному и раздетому населению: кусочки мыла, шоколада, — и вид у него был такой, точно он облагодетельствовал их по гроб жизни. Со свойственной ему ловкостью, именем Толстого он выпрашивал у правительства всевозможные продукты и вместо того, чтобы передавать их на склад Ясной Поляны для правильного распределения, разыгрывал из себя благодетеля и распоряжался ими сам», — с откровенной неприязнью описывает Александра Львовна.
Для Софьи Андреевны Сергеенко — «невоспитанный, недобрый человек», «то сентиментален, то невозможно груб». На всех обитателей Ясной Поляны он уже с удовольствием покрикивает, понимая свою незаменимость.
«4 апреля. Сегодня была неприятность с П. А. Сергеенко. Он нагрубил мне, а я ему сказала, что если б Лев Ник. мог слышать, как посторонний человек груб с его женой, он выбросил бы его в окно», — записала в дневнике Софья Андреевна.
Однако его помощь была так велика, что всё приходилось терпеть.
«Ваш отец не поступил бы так»
Хамское отношение к вдове Толстого видели и посторонние для усадьбы люди. В марте 1919 года в Ясную Поляну по заданию Ленина ездила группа работников губисполкома из Тулы. В частности, Николай Павлович Левченко, который оставил воспоминания об этом визите.
Дверь в дом им открыл Сергеенко — «высокий, с небольшой бородой и живыми глазами, широко известный толстовец». У входа в просторную комнату всех встретила «пожилая женщина, одетая в темное платье с высоким воротником, стройная, с юным цветом лица и чуть заметными кое-где сединами в волосах» — Софья Андреевна.
Хозяевам рассказали о целях приезда и просьбе Ленина рассказать, как живется в усадьбе, в чем нуждаются.
С.А. в Нижнем парке.
«Софья Андреевна желает говорить, но Сергеенко грубовато ее перебивает:
— Мы ни на что не можем пожаловаться. Крестьяне к нам относятся доброжелательно. О нас заботится просветительское общество. В доме тепло — дровами запаслись достаточно. Молоком и овощами домашних обеспечиваем сами. Сейчас у нас есть хороший запас продуктов, ведь я недавно вернулся с Украины, привез целый вагон… Мы угостим вас украинским медом.
— Да-да, пытается что-то начать говорить Софья Андреевна, но Сергеенко, как бы отмахиваясь от надоевшей мухи, продолжает свой рассказ. Побледневшая, смущенная Софья Андреевна смотрит в сторону. Мысленно вспоминаю всё, что стало известно о взаимоотношениях в окружении Толстого, хочется как-то высказать участие хозяйке дома.
— Скажите, Софья Андреевна, каково ваше здоровье?
— Здоровье? — Софья Андреевна выпрямляется в кресле, преображается.
— Благодарствую. Не могу особенно пожаловаться. Конечно, старость дает себя знать — иногда похварываю, но креплюсь.
— Коли у вас здесь кто-нибудь заболевает — бывает ли врач?
— Да, конечно. У нас сохранились старые знакомства с врачами. — Она пытается продолжать, но Сергеенко, явно желающий играть роль единственного хозяина усадьбы, вновь раздраженно перебивает Софью Андреевну, предлагает осмотреть памятные места усадьбы, а затем дом».
Показательно, что дерево бедных, могилу Толстого показывает гостям именно он, новый хозяин.
«В доме нас опять встречает Софья Андреевна. Софья Андреевна и Сергеенко показывают нам комнаты, связанные с Львом Николаевичем. Узкие коридоры кажутся целиком заставленными шкафами, забитыми книгами. Большая сводчатая комната — кабинет Льва Николаевича. Скромная обстановка, на стенах немногие, как нам объясняют, подарки. Большой письменный стол стоит почти посредине комнаты. Бросается в глаза зеленая стеклянная глыбка на столе, с дарственной надписью рабочих Гусь-Хрустального завода.
Семья Л. Н. Толстого в Ясной Поляне. 1909 г.
…Софья Андреевна приглашает нас к себе. Она явно хочет избавиться от Сергеенко и о чем-то поговорить с нами, но Сергеенко все так же настойчиво ее оттирает и ведет нас в какую-то комнату на втором этаже пить чай. Мы невольно, из скромности, подчиняемся „душеприказчику“.
Привыкшие к голоду, разучившиеся пить сладкий чай и есть белый хлеб, охотно садимся за стол. Отличный мед, настоящие пшеничные булки.
— Это все украинское, — самодовольно говорит Сергеенко.
Ни он, ни Софья Андреевна не принимают участие в чаепитии, и мы чувствуем себя скованно, да и не хотим быть в роли голодных большевиков.
С. А. Толстая с дочерью Татьяной Львовной и внучкой Татьяной с яснополянскими крестьянами. Май 1918 г.
…Перекинувшись несколькими второстепенными вопросами, поднимаемся — доехать надо засветло, быть может, нас уже поджидают в лесу. Софья Андреевна вторично приглашает нас в свои комнаты, но все также Сергеенко мешает этому, затеяв разговор о наших шинелишках-пальтишках, сомнительных защитниках от мороза.
— Нет ли у вас каких-либо опасений? Не надо ли прислать людей для охраны усадьбы? — уже стоя спрашивает Немцов.
— Что вы, что вы! — забеспокоился Сергеенко. — Поверьте, нам здесь совершенно безопасно. Знаете ли, это будет даже хуже для нас.
— Софья Андреевна, а у вас нет ли к нам каких-либо претензий?
— Нет, голубчик. Мне ничего не надо, кроме спокойствия, — отвечает Софья Андреевна.
В глазах у Софьи Андреевны проступила невысказанная грусть. Она как бы говорила нам на прощание: „Вы знаете и видели, что здесь, как и при жизни Льва Николаевича, распоряжаются „душеприказчики“ — какой же это для меня покой?»
Сергеенко выставила из Ясной Александра Львовна, после того как получила в Москве охранную грамоту Ясной Поляне.
Замкнулся круг жизни
С. А. постепенно угасала, утратив интерес к жизни. Мало говорила, все больше дремала в вольтеровском кресле.
Крестьяне Ясной Поляны на могиле Толстого. 1918 г.
«Написала посмертное письмо, прощаясь с близкими, прося прощение у тех, кого оставляю, — записала С. А. в дневнике 14 июля 1919 г. Письмо было вложено в конверт с надписью: „После моей смерти“.
„Очевидно, замыкается круг моей жизни, я постепенно умираю, и мне хотелось сказать всем, с кем я жила и раньше, и последнее время, — прощайте и простите меня. Прощайте, милые, любимые мной мои дети, особенно любимая мной больше всех на свете дочь моя Таня, которую прошу простить меня за все то тяжелое, что ей пришлось пережить от меня.
Прости и ты меня, дочь Саша, что я невольно недостаточно дала тебе любви, и благодарю тебя за твое доброе отношение ко мне за все последнее время.
Прости меня и ты, сестра Таня, что за время твоего одинокого, тяжелого положения я, несмотря на мою неизменную любовь к тебе, не умела сделать твою жизнь более легкой и утешить тебя.
…Совсем особенно отношусь к тебе, моя дорогая, горячо любимая, милая внучка моя Танюшка. Ты сделала жизнь мою особенно радостной и счастливой. Прощай, моя голубушка! Будь счастлива, благодарю тебя за твою любовь и ласку. Не забывай любящую тебя бабушку С. Толстую».
«Горела на письменном столе маленькая керосиновая лампочка. Мама лежала на кровати, уткнувшись в подушку, лицом к стене, — вспоминала Александра Львовна. — Она казалась маленькой и худенькой и дрожала с ног до головы.
— Мама, что с тобой?!
— Холодно, укрой меня.
Я пощупала голову, шею. Она вся горела. Я поставила градусник. Он показывал 39,3. Я раздела ее, напоила чаем с вином. Озноб продолжался… Врачи на другой день определили воспаление легких».
Знаменитые яснополянские яблоки.
С. А. было очевидно плохо, но она не жаловалась, ни на кого не раздражалась. Мучили кашель, одышка. От стены кровать отодвинули и поставили посередине комнаты, чтобы легче было менять компрессы, ставить мушки и банки.
4 ноября 1919 года ее не стало. «Она умерла от отека легких. Она говорить не могла, но прекрасные черные глаза смотрели, как будто все еще понимали. Я не могла видеть ее страданий и вышла из комнаты, в которой до последнего вздоха оставались Верочка и тетенька».
Похоронили ее на кладбище, по-православному, рядом с дочерью Машей — Марией Львовной.
