Летом 1941 года Борис Цудиков только-только окончил седьмой класс. Ему было четырнадцать лет. Но он еще успел повзрослеть настолько, что войны хватило и ему.
«В бою защищали друг друга»
– Борис Миронович, а вы хорошо помните день 22 июня?
– Это был выходной день, и мы собрались идти купаться на речку с ребятами. Папа был в лагерях, но в этот день пришел домой. И тут в одиннадцать часов выступает по радио Молотов, говорит, что началась война. Для нас это была полная неожиданность. Папа, как только все услышал, сразу ушел к себе в часть – он служил в артиллерийском дивизионе. Им дали восемь дней на сборы, и тридцатого июня я его провожал на вокзале. Там мы обменялись часами. Я снял с руки и отдал ему свои часы, а он мне отдал свои.
– Эти часы сохранились?
– Они до сих пор у меня, и ходят. А папа погиб уже в сентябре, под Киевом. Нас же, семьи комсостава, эвакуировали в Краснодарский край. К нам приехала еще мамина сестра с двумя детьми, беременная, на девятом месяце. И мы все вместе ехали на открытых железнодорожных платформах. Иногда попадали под бомбежки, и тогда разбегались с этих платформ подальше в укрытия. Когда немец стал подходить к Краснодарскому краю, уехали в Среднюю Азию. Жили в ста километрах от Сталинабада, это Душанбе. У тетки моей родилась девочка, и я, чтобы матери было легче, ушел из дома и поступил в ФЗО, на специальность слесаря. А в конце 1943 года получил повестку в армию. Отправили меня в авиационную школу, и летом 1944 года, считаю, мне повезло, попал старшим механиком по радио в 18-й гвардейский истребительный, дважды краснознаменный, ордена Суворова, сейчас и ордена Почетного легиона Франции, авиационный полк.
– К полковнику Голубову и эскадрилье «Нормандия – Неман»?
– Когда я приехал в полк, Голубова не было. Его же сбили весной 1944 года. На бреющем полете на малой высоте он перевернул машину и без парашюта вывалился на землю. Представляете, как разбился – там живого места не было. Мне рассказывали, когда его уносили в самолет, чтобы доставить в московский госпиталь, он сказал: я еще к вам вернусь. И точно. По-моему, в ноябре месяце он с палочкой в руке появился. А я, когда прибыл в полк, смотрю, стоят на аэродроме самолеты с коками трехцветными. Коки – это обтекатели на пропеллере. Я у ребят спрашиваю: что за машины? Мне говорят: французский полк «Нормандия – Неман». Так я с ними познакомился.
– И какое французы произвели на вас впечатление?
– Летчики были прекрасные, имели налет по тысяче и более часов. А у нас хорошим считался летчик, налетавший сто часов. Из училища приходили истребители, которые имели семнадцать-двадцать часов налета. По сути дела их доучивали на фронте. И люди французы тоже были прекрасные. У них был Герой Советского Союза Де Ла Пуап, мы его графом называли, а у него невеста, по-моему, из Америки. Когда от нее приходила посылка, гудела вся столовая. А когда стояли во Фридланде, это Восточная Пруссия, мы дней десять не летали, в весну развезло аэродром. Там было имение фельдмаршала фон Клейста, в лесах водились олени. Французы где-то достали лошадей, повозку, и на этой повозке вместе с русскими ездили на охоту.
– Полное взаимопонимание...
– И в бою защищали друг друга. Расскажу такой случай. На Курской дуге наш командир 1-й эскадрильи, он тогда, правда, еще не был командиром, Николай Григорьевич Пинчук сбил два немецких самолета, потом таранил третий, и выпрыгнул с парашютом. Его немцы хотели расстрелять в воздухе, но французский летчик лейтенант Дюран со своим напарником все время кружил рядом, и отгонял немцев, пока Пинчук не сел на землю.
– Но ведь была еще история, когда Морис Шалль в первом своем бою, сбил советского летчика, приняв за немца.
– Там француз виноват был. Наш самолет, когда к нему приблизился, помахал ему крыльями, показал звезды. А он все равно погнался за ним и сбил. Выслушав потом все доводы, летчики, по сути, своего товарища простили. Но он сам был до того расстроен, что все время искал смерти. После тот французский летчик сбил шесть немецких самолетов и сам в конце войны погиб.
– А Белозуба и де Сейна помните?
– А как же! Когда они перелетали на другой аэродром, Белозуб сел сзади, в бардачке, где обычно находились радиостанция и тому подобное. Истребитель же одноместный, и второй человек там просто не помещался. Так часто делали, подсаживая механика, когда перемещались на другой аэродром. Но тут что-то случилось с самолетом, пары бензина стали поступать в кабину, и летчик по сути дела ничего не видел. Когда доложил об этом на землю, поступил приказ выпрыгнуть с парашютом. Он отказался, потому что сзади сидел его механик, а парашют был один. Когда де Сейн зашел на посадку, уже ничего не видел, и они разбились. После войны наши ребята прилетали во Францию, и ездили к матери де Сейна. У нее на комоде стояли две фотографии – Белозуба и сына.
– А почему возникла такая дружба? Ведь они очень разные, по сути. Белозуб – деревенский парень, де Сейн – аристократ.
– Так ведь от механика зависела жизнь летчика. Как подготовит самолет, так он и полетит. Поэтому механиками очень дорожили. Когда пилоты «Нормандии» улетали во Францию, каждый летчик снял свои часы и отдал своему механику на память.
О Победе сообщили французы
– Вы заканчивали войну вместе с «Нормандией», в Восточной Пруссии?
– И был на второй день в Кенигсберге после того, как взяли город – там все было разбито. Под Кенигсбергом уже было полное наше преимущество в воздухе. Кенигсберг летали бомбить даже тихоходные Ли-2 – «дугласы». Был в Пиллау, нынешнем Балтийске, сразу же после того, как город был взят. Там наш самолет сел на вынужденную, и мы срчно выехали туда на машине. С Балтийской косы, которая шла от Пиллау до Данцига, нас потом обстреляли прямо во время вылета с аэродрома Хайлигенбаль. Там же, на косе, были немцы, и они сопротивлялись до 12 или 13 мая. У меня в тот день два друга погибли из нашей эскадрильи: Саша Семенов, и Коля Титов – человек, который прошел штрафную роту, представляете? Мы там потеряли еще и Костю Медведева с управления полка.
– А вашего будущего земляка из Ломинцево, летчика Василия Серегина помните?
– Его беда была в том, что он прямой человек. Говорил то, что думает. Поэтому ему не давали Героя Советского Союза, хотя это звание присваивали за пятнадцать сбитых самолетов. А у Серегина их было шестнадцать. Только в 1947 году он на военном параде в Москве познакомился с Василием Сталиным, и благодаря ему получил звание Героя. Мы все были очень рады за него.
– Что сейчас в первую очередь вспоминается о той войне?
– С высоты прожитых лет кажется, что это будни какие-то – и обстрелы, и гибель ребят. Я же был совсем молодой, на фронт прибыл, мне еще восемнадцати не было. Война – это работа, только другая.
– Чувствовалось, что люди к концу 1944 года уже устали воевать?
– На войне воевать не устают, а погибают или просто живут. У нас, у техсостава, была сплошная работа. Ведь за одну ночь меняли двигатель на самолете, если надо было. Зимой, чтобы снять приемник или передатчик, я скидывал с себя теплое одеяние, и копался в самолете голыми пальцами. После войны потом шесть месяцев лечился в госпитале. Мне пальцы грели все время, заливали парафином. Они были настолько распухшие – от мороза, от холода, от сырости, что я боялся из-за этого на учебу в академию не попаду. А что, летчику было легко по семь вылетов делать, а когда и по восемь, в дни наступательных операций? Он весь как мочалка становился. Летчики все вместе сидят утром, завтракают, а к вечеру кого-то уже нет. И на его месте на столе стоит стакан, прикрытый сверху кусочком хлеба. К этому надо привыкнуть. Я всегда думал, как мама переживет, если со мной что-то случится. Отца она потеряла, а теперь еще и меня. Но Бог миловал.
Но вообще человеческая память так устроена, что тяжелые вещи забываются, а хорошее лучше помнишь.
Например, как на праздники всем полком садились за один стол – начиная от моториста, заканчивая командиром полка.
– Как узнали о Победе?
– Узнали французы, и подняли стрельбу. И потом уже разбудили нас всех.
– Хорошо отметили?
– В Кольберге, где мы стояли, ребята нашли поляка какого-то, у которого спирт был. Так что у каждого под кроватью стояла трехлитровая банка со спиртом. Но я тогда слишком молодой для этого был.
– А потом французы начали готовиться к возвращению на родину.
– Их сначала посадили в «Дугласы». Не «Дугласы» – Ли-2, хотя это тот же «Дуглас». Но сразу после взлета вернули. Как нам сказали, по распоряжению Сталина. Он посчитал, что воины должны возвращаться на родину со своим оружием. И французам отдали самолеты Як-3, на которых они летали. Отобрали лучшие – те самолеты, у которых оставался наибольший ресурс. Часть технического состава полетело во Францию вместе с летчиками. Это было 14 июня 1945 года.
Кстати, они при перелете делали промежуточные посадки. В одном из немецких городов сели, там стояли англичане на «спитфайрах». Решили провести показательный воздушный бой. У французов был прекрасный летчик Марки. Он прекрасно владел высшим пилотажем или, как это называли французы, воздушной акробатикой. И Марки начисто уделал англичанина, надрал ему хвост. По маневренности Як-3 считался лучшим самолетом. На вертикали он, правда, немецкому «Фокке-Вульфу» уступал, зато у него было превосходство на виражах. Хотя, машина, конечно, фанерная – были случаи, когда плоскости отходили от лонжеронов. Мы и закончили войну в основном на Як-3, Ла-5 и американских «спитфайрах», которые получали по ленд-лизу.
– И как французов встретили на советских самолетах на родине?
– Их встречала вся Франция. Два месяца летали по стране с одного аэродрома на другой. Когда наши техники вернулись, они еще два месяца отходили после этого радушного приема.
Тринадцатый герой
– Как долго вы еще оставались в армии?
– Я прослужил в своем полку пять лет, хотя по закону полагалось четыре года. В 1949 году поступил в Ленинградское дважды краснознаменное военно-политическое училище. А мой год демобилизовался только в 1953 году. Я же два года проучился, училище расформировывают – политсостав будут набирать только из офицеров, а у меня семь классов образования. В политотдел начали вызывать: армии нужны офицеры, вы должны остаться. Где хотите учиться? Так я попал в Харьковское авиационное училище связи, после которого получил назначение на Камчатку. Там женился, причем невеста приехала за мной из Харькова, я ее называл «моя декабристка». У нас и сын родился на Камчатке.
– А как оказались в Туле?
– После того, как уволился из армии, в 1963 году приехал работать на военной кафедре в политехническом институте.
– Преподавать любимую всеми поколениями студентов сверхсекретную ракету 8К14?
– Нет, 8Ж38. Только когда соединили два института – механический и горный, военную кафедру перевели из ракетных войск стратегического назначения в сухопутные, и появилась 8К14. В институте проработал четырнадцать с половиной лет, а в конце семидесятых принял предложение организовать в Туле производственную лабораторию по вычислительной технике. В восьмидесятых годах уже вся вычислительная техника Тульской области поставлялась и обслуживалась нами. Директором предприятия проработал 28 лет.
– Со своим полком сейчас поддерживаете связь?
– Его ведь сейчас возродили, мы писали письмо с такой просьбой, я его подписывал тоже. И вот что хочу рассказать. Был в первой эскадрилье у нас такой летчик Женя Стельмах. После той войны он еще воевал в Корее. Сбил два американских Б-29, летающие крепости, как их называли. И его сбили. Он опустился на территории, которую контролировала не наша сторона. Отстреливался до последнего патрона, а последний оставил для себя. Ему посмертно присвоили звание Героя Советского Союза. И вот сейчас за тот же, по сути, подвиг в Сирии был удостоен звания Героя России Роман Филиппов. И оказывается, он тоже служил в нашем полку. Так что у нас, в нашем полку, в мирное время появился уже тринадцатый герой.
