Как закалялась сталь – роман, на котором воспитывался
– Евгений Анатольевич, вы руководите одним из крупных тульских оружейных производств. А сами откуда родом?
– Я коренной туляк. Родился в 1947 году, 20 октября под Тулой. Сейчас это поселок, а тогда была деревня Михалково. Отец у меня был военный, и мы много поездили по стране – жили в Прибалтике, в Армении, затем в Магдебурге, в группе советских войск в Германии. Так что до 1956 года в Туле меня почти не было. Приезжал только с родителями в отпуск.
– Какие воспоминания остались от Германии?
– Это было послевоенное время. Мы, ребята, помню, ловили шпионов. И даже одного поймали. На самом деле. У нас шла с западной Германии железная дорога, и как-то один дядька спрыгнул с поезда, который шел в восточную Германию.
Мы его увидели и доложили в полк. Этого дядьку задержали. Оказалось, у него действительно были какие-то диверсантские задания.
Мне было лет восемь тогда, я уже учился в школе. А в первый класс пошел в Ленинакане, потом отца перевели в группу советских войск в Германии. И потом с местными мы особенно не контактировали, поскольку жили в отдельно стоящем поселке. Он раньше принадлежал армии вермахта, потом перешел к нашей армии. В школу нас возили на транспорте в центр Магдебурга. Мы уже начинали заниматься спортом, зачастую на этот автобус опаздывали, и назад добирались на трамвае. Но немцы были испуганы, особых таких поползновений в наш адрес не было.
Потом, когда было великое хрущевское сокращение армии в 1957 году, отец сам уволился в запас. Хотя он прошел всю войну. Начал воевать здесь, в Тульском рабочем полку, потом закончил военное годичное училище, и в 1943 был в ранге младшего лейтенанта вновь на фронте. Закончил войну в Берлине. Потом тоже служил, был в разведке полка, вплоть до хрущевского сокращения. У меня еще дед погиб на фронте, пропал без вести.
– Когда вы вернулись в Тулу?
– В 1958 году. Жили у бабушки в деревне Михалково. Все это время учился в 37 школе. От Михалково это где-то километров пять в любую погоду пешочком. Собиралась компания человек пять или шесть, и шли. А в 1961 году отцу дали квартиру на улице Николая Руднева. В памяти осталось, что переезжали на эту квартиру 12 апреля 1961 года. И по приемнику, который оказался в машине, объявили, что Юрий Гагарин полетел в космос. Так что космос у меня ассоциируется с получением новой квартиры.
– Помните свои ощущения, когда услышали о полете в космос?
– Был праздник. Люди улыбались, поздравляли друг друга. Эмоции бурлили от того, что мы первые, и от того, что человек где-то там, в космосе.
Ощущение, что произошло нечто сверхъестественное. Тот год я доучился в 37-й школе в Мясново, ездил туда каждый день через весь город. А уже в восьмой класс пошел в 36-ю школу. Она была только образована, всего год или два назад. Запомнились многие учителя. Это Людмила Сергеевна Михайличенко, она преподавала нам химию, наш классный руководитель. Людмила Сергеевна пришла сразу после окончания института. Было ей непросто, у нас класс-то оказался довольно серьезный. Из тридцати человек двадцать три пацана, все крупные, и только семь девчонок. Еще помню Бориса Анатольевича Слободскова. Это один из лучших преподавателей физики в Туле. Лидия Яковлевна Авдеева преподавала математику.
Вообще школа была очень сильная. И в спортивном плане, и в плане преподавания. У нас процентов девяносто выпускников поступало в вузы. И многие в такие, как МГУ, Менделеевский химический институт, я уж не говорю о политехе.
– Репетиторы у вас были?
– Нет. Мы обходились школьными знаниями. Репетиторство было не в моде. В нашем классе, я на сто процентов знаю, ни у кого из ребят репетитора не было. Более того, мы в принципе дома-то занимались немного. В основном знания закладывались в школе. Но это было фундаментальное знание. Потому что преподаватели трудились с душой. К сожалению, из них уже нет никого в живых.
– Выпускное сочинение на какую тему писали?
– «Как закалялась сталь», про Павку Корчагина. Я уже не помню, что конкретно писал. Но в любом случае те взгляды менять бы сейчас не стал. они у нового поколения немножко другие. Да, что-то в этом произведении приукрашено. Но мне не стыдно, что я на этих примерах воспитывался.
Двадцать соток за день
– После школы вы поступили в политех?
– На машфак. Первая специальность – автоматические машины и установки. То есть я работаю по специальности всю жизнь. В группе было много ребят из нашей школы. Причем, группа получилась очень спортивная. У нас были ребята, которые играли за сборную института, знаменитый «Политехник», который несколько лет подряд становился чемпионом России. Из нашей группы в той команде играли Коля Березин, Серегин.
– Вы ведь тоже активно занимались спортом?
– Я играл за сборную института в ручной мяч, был капитаном сборной института. Команду по ручному мячу мы тогда сами организовали и вывели ее на довольно солидный уровень. На первенстве России среди вузов с нами считались. Любовь к спорту это еще со школы. Я за школу играл в волейбол, в баскетбол, бегал на лыжах. На спортивных мероприятиях зал был битком набит болельщиками. При них нельзя было играть плохо.
– А нормы ГТО сдавали?
– Я – нет. У меня и так было порядка восьми первых разрядов по различным видам спорта, звание кандидата в мастера спорта и еще значка четыре вторых разрядов. Я ручным мячом-то начал заниматься после того, как покончил с боксом – врачи запретили, потому что зрение стало падать.
– Чем еще запомнились студенческие времена?
– Наверное, самое яркое впечатление – это целина. Мне удалось два раза съездить в стройотряд. Что там говорить, ехали не только за романтикой, ехали за деньгами. Мы хорошо зарабатывали, привозили по тысяче, тысяче двести рублей. Это при стипендии сорок пять рублей. Мы себя на год вперед обували, одевали, и еще откладывали на всякие мероприятия. Ездили в Казахстан. Строили там очень много: жилье, овчарни для скота. Бутили сами, вручную. Саман месили ногами. Есть фотографии, как мы ногами ходим по глине. Глина засыпается соломой, и потом ногами ходишь и перемешиваешь все это. А потом еще засыпаешь соломой, и вновь перемешиваешь. Потом засыпаешь в формы вручную лопатами. И такие кирпичи стоят на солнце сохнут. Дома из них получались очень теплые. Погода в Казахстане специфическая. С утра прохладно, ночью холодно. Днем распаривало, жара. Рабочий режим такой – двенадцать часов ежедневно. Практически без выходных. Тысяча двести рублей не просто так доставались.
– А вы до стройотряда знали, что такое ручной труд?
– У меня у бабушки был огород двадцать соток, который каждую весну надо было вскопать. Как правило, вдвоем с сестрой мы вскапывали эти двадцать соток за сутки.
Вставали в шесть утра и работали до восьми вечера. На руках мозольчики оставались будь здоров какие.
Плюс к этому три-четыре раза в неделю были тренировки. И в стройотряде мы помогали друг другу, если видели, что кто-то не тянет. Был принцип ответственности за другого. Но если сачок – выгоняли. Сачков не держали.
– Вспоминаются какие-то случаи из стройотрядовской жизни?
– Нам нужен был кирпич. Не кирпичный саман, а обычный. Вдвоем с товарищем нас посадили в машину и послали на кирпичный завод. Приехали, было около трех дня. А завод работает до шести вечера. Нам говорят: вы не успеете загрузить. Оставайтесь здесь, ночуйте, а утром поедете. Отвечаем: нет, мы загрузим, дайте нам возможность. А там несколько тысяч штук кирпича! И вот мы вдвоем с парнем эту машину загрузили. У казахов глаза стали квадратными, когда они это увидели. Правда, когда ехали назад, дороги уже не помнили, отключились полностью.
– То есть вы были таким классическим прилежным студентом.
– Не всегда. На первом курсе, помню, меня выбрали комсоргом. И вот на демонстрации по поводу праздника Седьмое ноября я должен был распределить всех, кто на каком этапе несет плакаты. Подходит очередной этап, а сменщика нет. Начинаю искать его в колонне, нахожу, и по-русски говорю все, что о нем думаю. А сзади стоит Павел Николаевич Марков, замдекана. Он все услышал. Заканчивается праздник, я зачем-то прихожу в деканат, а там объявление: отчислен из института. У нас тогда произошло ЧП – девчонка выбросилась из окна общежития, разбилась насмерть. Ребят, из-за которых это произошло, нашли. А я оказался в одном списке с ними. Говорю: я-то при чем? Мне отвечают: вот из-за таких, как ты, вырастают такие, как они. Спасло то, что я спортом занимался, и каким-то образом замяли это дело, уговорили, чтобы меня оставили.
– С тех пор ругаетесь?
– Для связки слов обязательно. Иногда замечаю, что, может быть, и лишнее, можно было обойтись. Но, к сожалению, такая дурная привычка есть. Привычку пить бросил, курить бросил. А вот ругаться матом так до конца и не изжил.
– А курили долго?
– Недолго. Но курил чуднО. Пока я занимался спортом в институте, я не курил. В 1971 году пришел на оружейный завод мастером. Где-то лет в двадцать шесть я закурил на заводе. Курил интересно. Я не мог с утра курить. Целый день не курил. Но как только наступало шесть вечера, мне надо было достать сигарету. И я с шести вечера до двенадцати, а, как правило, в те времена раньше двенадцати ночи с завода не уходили, выкуривал пачку. Потом опять до утра перерыв, опять день, и к вечеру снова за сигареты. И так я курил лет до сорока, наверное, больше даже. Бросил тоже элементарно. Некоторые вот, говорят, мучаются. А я докурил и сказал: ребят, это последняя сигарета. Затоптал ее, и все. Больше не курил.
– А со спиртным как расстались?
– Еще раньше, в 1982 году. Ну как, я могу себе позволить сейчас бокал шампанского, бокал белого вина. Но я не позволяю себе крепких напитков, тем более в большом количестве. Не получаю от этого удовольствия. А произошло точно так же, как с сигаретой: первого сентября 1982 года сказал, что выпиваю последние сто грамм.
– Водки?
– Да водки.
– А почему именно первого сентября?
– Наверное, это связано с тем, что перед первым числом было 31-е. Значит, был конец месяца, а мы по три дня в конце месяца не выходили с завода. У меня рекорд десять смен подряд. Это три с половиной дня.
– То есть на молодых пахали?
– Я бы сказал не только на молодых. И старые пахали вместе с нами.
У меня карьера получилась быстрая на заводе. Я стал самым молодым начальником цеха на оружейном заводе.
Пришел мастером, через пять месяцев назначили старшим мастером, еще через полгода замначальника цеха. Но там же рядом работали мастерами и старшими мастерами те, которым было и по пятьдесят.
– Вы сказали, что в цехе тогда приходилось буквально ночевать. Времени не жалко было? Все-таки молодые люди
– Обидно было. Жалко – нет. Сейчас, с высоты сегодняшнего дня смотришь: если бы этого тогда не было, не случилось бы и того, что есть теперь. Многие кивают: а вот он директор... Но кто вам мешал быть директором? Ведь многие уходили. Уходили в НИИ, в КБ, где восьмичасовой рабочий день. Каждый выбирает свой путь. Я выбрал такой, никто меня насильно не загонял.
Школа жизни
– Чему такому научились в первые дни работы на заводе, что пригодилось на всю жизнь.
– Прежде всего работать с людьми. Первый опыт был – это целина. Но основной на заводе: мастер, старший мастер. Меня ведь приняли в штыки. И участок суровый. Там до меня был мастер, который как раз проработал год и не захотел дальше, потому что надо было задерживаться. А люди, которые работали на участке, остались. Когда они работали под тем мастером, чувствовали себя вольготно. Когда пришел я, они хотели эту вольготность сохранить. И у нас началась борьба. Они меня, не все правда, но была группа оголтелых, невзлюбили. Но я наказывал, строго, деньгами. Это продолжалось месяца два, наверное. Потом они сами собрались, и большинство сказало: ша, мастер свой, не трогаем. Это мне потом передали. И вот когда я потом играл за завод в волейбол, и у меня мениск выскочил, я попал в больницу, все двадцать пять человек были у меня в больнице. Вместе приходили. Это показатель, что люди поверили, пошли за тобой. Несмотря на то, что я их наказывал, восприняли это как справедливое наказание. Ведь то, что им положено, что обещал, я всегда отдавал. Премии, деньги – ходил выбивал.
– Сложно было приживаться на заводе?
– Сложно. Здесь очень пригодилась школа целины, стройотрядов. Я понимал, что такое коллективизм, участок. Но эту школу надо пройти, ни один руководитель не сможет без этого. Иначе у него не будет той обязательности, того чувства коллективизма.
– То есть то, что поездки в колхоз, стройотряды ушли – это большой минус?
– Большой. Это неправильно. Колхоз – это то же самое воспитание руководителя, жизнь в коллективе, управление коллективом. Никто эти специальности у нас в вузе не преподает. Они практиковались у нас целиной, стройотрядами и колхозом. И вот там появлялись истинные лидеры, люди за которыми шли другие, которые могли создать коллектив.
Честь выше почести
– У вас есть хобби?
– Хобби – это работа, потом хобби – работа и опять хобби – работа. На остальное времени не хватает. Дача есть, но я на даче бываю максимум два дня в году летом. Есть даже баня на даче, но в бане не парюсь. Правда, имеется одно хобби – это парилка. Каждую субботу, в нашем заводском дворце спорта. Если это можно назвать хобби, то ему не изменяю уже лет тридцать. Сначала иду на работу, потом с работы иду в баню.
– То есть температуру в сто градусов выдерживаете на раз?
– У нас вообще-то сто шестьдесят, суровая баня. Но в нашу баню не ходят винца попить, пивка попить. В нашей бане не решают производственных вопросов, не занимаются лоббизмом. В нашей бане друзья. Друзья по жизни. По всей жизни.
– С женой когда познакомились?
– Зоя, или Зоя Николаевна, жила в нашем машфаковском десятом общежитии. Она щекинская. Училась в группе, как мы ее называли, особо одуренных, у Леонида Александровича Толоконникова. В этой группе в основном были медалисты. Познакомились под новый год, полтора года где-то встречались, потом расписались – 11 марта 1972 года.
– А жили где?
– В квартире у моих родителей на Николая Руднева. Из кладовки сделали комнату, там и жили. Потом в 1975 году умерла бабушка, продали дом в Михалково, ее родители дали денег, и купили кооперативную квартиру в Заречье.
– Сорок с лишним лет вместе – это много. Ссорились?
– Такого не бывает в жизни, чтобы не ссорились. Все было. И постоянные ночевки на заводе ни к чему хорошему не приводили.
– В чем, на ваш взгляд, секрет семейного счастья?
– Нужно научиться такому простому правилу, как уступать и прощать. И желательно, чтобы это было с обеих сторон. Каждый должен уметь прощать, и каждый должен уметь уступать.
– Вам тяжело было научиться этому правилу?
– Скажем так, нелегко.
– Ваш любимый отдых?
– Если говорить про отпуск, до сих пор езжу на Черное море. Придерживаюсь принципа отдыхать в России. За границу один раз ездил, и, честно говоря, не понравилось. Отдых – это общение с людьми. Это значит знание языка. Если ты не знаешь язык, ты ограничен в общении. Поэтому, как правило, я отдыхаю в Сочи. Сейчас Крым отвоевали. Это ведь наши студенческие места. В Судаке мы студентами отдыхали года три. И с женой первый отпуск, когда поженились, провели в Судаке.
– В Туле какие у вас любимые места?
– У меня два любимых места в Тульской области. Первое – это Никольское-Вяземское, где мы воссоздали усадьбу Толстого. А второе – это места, где у меня дача. Одоевский район, деревня Завалово. На берегу реки Упа. Когда туда приезжаешь, душой, сердцем, взглядом отдыхаешь.
– А в самом городе? Что рекомендуете посмотреть, когда к вам приезжают гости?
– Рекомендую посмотреть музей тульских пряников. Так как приезжают оружейники, то, конечно, музей оружия. Обязательно Ясную Поляну, потому что я в Ясной Поляне тоже душой отдыхаю.
Когда плохо, наступает черная полоса, иногда просто уезжаешь в Ясную Поляну, и два часа по ней гуляешь.
Здесь на меня влияет аура того места, где она находится. Приезжаешь, и через тебя проходит какой-то луч света, который тебя очищает. Думаешь не о Толстом, не о его произведениях, ты думаешь о жизни.
– У вас есть девиз?
– У меня есть герб, его разработали ребята из Златоуста, и на нем есть девиз: «Честь выше почести». На этом гербе расположены герб Тулы, я уроженец этого города. Герб города Магдебург, где я чуть не отдал жизнь. Ленинакана Армянской ССР – там родилась моя сестра, и там я второй раз родился. В Магдебурге – третий. Гербы оружейного и машиностроительного заводов – места, где я работал. Весы – знак зодиака. Винтовки – принадлежность к оружейному делу.
– Вы сказали, что в Магдебурге и Ленинакане заново родились.
– Это именно так. В Магдебурге я начал заниматься боксом. Я кандидат в мастера спорта по боксу, бронзовый призер чемпионата России среди юношей. И так как мы оставались для тренировок, то не успевали на машину, которая возила школьников в военный городок. Нам приходилось ехать на трамвае. А у немцев платформы для трамвая высокие, как на железной дороге, так что сходишь сразу на землю. Вот один раз с другом поехали домой. Когда подъезжали к остановке, решили прыгнуть с трамвая, как только двери откроются, чтобы время не терять. Я только приготовился прыгать первым, он берет меня за плечо, и прыгает сам. Попадает головой в столб электрический, после этого падает под трамвай, его затаскивает под платформу и разрезает пополам. Я считаю, тем, что он меня оттолкнул, спас мне жизнь. Это было мое третье рождение.
– А второе?
– А второе в Ленинакане, мы на гранате подорвались. Парень, который стоял ближе, погиб. А я из-за него смотрел, после этого в очках хожу. Нерв перебит глазной. Здесь вот на лице до сих пор осколок. А основной осколок шел в грудь точно в сердце и застрял между ребер. Спасло то, что в кармане лежал железный детский пистолет. Он его пробил и потерял скорость. Когда меня привезли в больницу, врач-армянин раздел меня и отцу говорит: он у тебя в рубашке родился.
– Что считаете своим самым большим достижением?
– То, что удалось в девяностые сохранить завод, коллектив. Мы не просто остались на плаву, а пошли вперед.
Мы сегодня развиваемся. Покупаем технологии, покупаем оборудование. Не только технически, но и идеологически развиваемся. Храм, который удалось построить, – это тоже часть завода.
И туда, как в партком, никто никого не загоняет. Недавно я зашел утром на службу и был поражен: у меня из пяти начальников производств трое было там.
– Откуда в вас это? Вы же советский человек.
– Я крещеный, значит оттуда. Я прежде всего не советский, а православный. Да, на какое-то время нас оторвали от церкви. Но все равно что-то такое было, через бабушку. Я замирал перед иконами, перед храмами. Конечно, мы неучи, не знаем молитв. Но не это самое главное. Самое главное то, что в душе. Там советского нет, как нет капитализма, социализма. Это немножко другое понятие. Даже самый большой атеист он все равно к церкви рано или поздно, в той или иной форме, но приходит.
