– Все мы родом из детства. Расскажите, какая атмосфера царила в Вашем доме и как она повлияла на Вашу судьбу?
– «Родился я с любовию к искусству», как говорил Сальери. Мои родители были актерами театра кукол, с которым и было прочно связано мое детство. Мою маму, Антонину Басову, уже со схватками забирали в роддом с работы, поэтому, можно сказать, я родился в театре. Когда подрос, играл с детьми других актеров и сидел на репетициях.
Я был очень хорошим зрителем. Верил всему, что происходит на сцене, хотя знал, как всё устроено.
Это парадокс психологии ребенка: я понимал, как всё сделано, гулял среди декораций, держал в руках бутафорию, играл с куклами, но всё равно безукоризненно верил актерам. В одном из спектаклей убивали мальчика, и куклу этого ребенка несли через весь зал. Я так рыдал… в полный голос!
Потом дома я в это играл: использовал шторы вместо занавеса, открывал их, кланялся. Любил подпевать магнитофону: то подражал Вертинскому, то орал Высоцкого, чем очень сильно, наверное, всем надоедал.
Дом в моей жизни вообще нельзя было отделить от театра. Мы жили в однокомнатной квартире на улице Технической. Дверь у нас никогда не закрывалась на замок. Приходили писатели — Иван Панькин, Алексей Лагунов и, конечно же, театральные актеры. Сборища на кухне, разговоры о высоком, мысли о спектакле и по поводу ролей — это постоянная круговерть, которая никогда не прекращается.
Театр слит с жизнью людей, которые там работают.
Я знаю, что многие актеры запрещают говорить о театре в семье. Но, думаю, на самом деле ни у кого это не получается. Если люди вместе играют или просто как-то связаны с театром, хочешь не хочешь, всё равно будешь говорить о работе: как прошел спектакль? плохо? хорошо? почему? Это постоянный труд, иногда подневольный, а иначе придется тупо включить телевизор и ни на что не реагировать.
– Вы сейчас режиссируете собственные постановки, хотя всегда хотели стать актером. Как произошла эта метаморфоза?
– Я сначала учился в Ленинградском институте театра, музыки и кинематографии, и с третьего курса меня «поперли». И абсолютно правильно и справедливо, потому что в какой-то момент мне всё это стало неинтересно. Нас воспитывали по принципу «я в предлагаемых обстоятельствах». А для меня театр всегда был не как в жизни, а нечто другое. Ну я и я, кому это интересно? Гамлет — это же не я…
Через семь лет работы в тульских театрах я поехал на зачисление в ГИТИС, по приглашению Николая Лазарева. Он набирал новый курс и звал меня, но так получилось, что я приехал в выходной день. А до окончания отпуска оставалось три дня, в ТЮЗе открывался театральный сезон, у меня там уже было много ролей. И я зашел в училище имени Щукина — чисто случайно, что называется, «к друзьям-товарищам». И... поступил на режиссуру.
Полтора года я боролся против режиссера в себе и просил дать мне актерский диплом.
В конечном счете меня заставили поставить спектакль, как-то всё по принуждению случилось. Может, это судьба, не знаю, но после этого я по-другому не мог.
С этой постановкой случилась интересная история. Я привез в «Щуку» запись своего «Стеклянного зверинца», но показать его не успел. Кто-то принес в аудиторию видеомагнитофон и включил спектакль Ежи Гротовского «Стойкий принц». Я понял, что это абсолютно другой театр, и тот театр, которым я только начал заниматься, меня больше не греет. И в порыве чувств попросил записать эту постановку на кассету с моей работой.
Владимир Александрович Эуфер, профессор, принимавший мою работу, спросил, где спектакль. Мне пришлось ответить, что я ничего не поставил. Думаю: «Ну, отчислят и отчислят, не в первый раз!» Но это был вопрос с подвохом, так как Валерий Жуков — актер Тульского академического театра драмы и, по совместительству, друг профессора — был на показе и по телефону поделился с ним впечатлениями. И Эуфер отправил меня в Тулу, чтобы записать спектакль второй раз. Обман не удался.
– Кто и зачем сегодня ходит в театр и что это за место?
– Абсолютно разные люди приходят конкретно посмотреть спектакль. Есть потребность в живом человеческом общении, здесь и сейчас. Это контакт живого человека на сцене с живым человеком в зале. Ведь мы не вечны, мы временны. В данную секунду, пока мы живы и вы живы, мы общаемся.
Я хочу что-то сказать. А если вы пришли, вы хотите что-то услышать, что-то почувствовать вместе со мной, может быть, спорить со мной или соглашаться.
И в этом плане, я считаю, театр – это самое живое из всех искусств.
Поэтому к нему не применимы вопросы «понравился — не понравился? понял — не понял? услышал — не услышал? интересно — не интересно? мертвый или живой?», потому что даже в общении двух человек может быть мертвечина. Как сказал Товстоногов: «Если зритель приходит и смотрит на часы, значит, театр не смог преодолеть его личное время». А театр очень часто хочет влиться во время зрителя, что неправильно. Потому что я, если прихожу на спектакль, подспудно хочу очутиться в другом времени. Только не поймите меня превратно: не в 18-м, 19-м веке, а в другой протяженности времени.
Скажем так: если плохой спектакль — человек думает: «Чем все закончится?» Если хороший — он хочет в этом быть и не хочет, чтобы это закончилось.
Тот театр, которым мы занимаемся, который мне интересен — это театр, задающий вопросы.
Не констатирующий факты, понимаете, в чем дело? Это журнал: «Прорвало трубы, какой ужас». Вопрос, почему их прорывает в России постоянно и круглогодично — это вопрос, которым интересовались со времен Чернышевского: «Кто виноват и что делать?» И нет ответа.
Ну и что, что мы напишем или поставим спектакль про то, что в Туле не могут починить в Заречье эту систему канализации. Зачем? Но вот если человек захочет после спектакля жить и мыслить по-другому, задаст себе вопросы «кто я?», «для чего я?», «только ли чтобы пожрать, попить и заработать побольше денег?»…
Театр задает вопросы, на которые он сам иногда не знает ответа. Меня волнует то-то и то-то, и я предлагаю вместе над этим подумать. Зритель, если его это заденет, будет искать на это ответы, и не обязательно, что он их найдет. Но задаваться вопросом — означает мыслить, а значит, и жить.
– Как, по-Вашему, театр способен воспитать в человеке личность?
– А музыка воспитывает? Нет. Моцарт никого не воспитал. Другое дело, при прослушивании прекрасной музыки, гениальной музыки, что-то начинает внутри шевелиться. Музыка может иногда мучить, когда происходит внутри дисгармония. Например, человек плох, а музыка хороша. Но в любом случае, если он понимает, где он и где музыка, он начинает стремиться туда. Сам. С театром то же самое.
Воспитательная функция — это из Советского Союза.
Функция театра как развлечения — это из «загнивающего» Запада. Мы не развлекаем и не воспитываем, мы не говорим человеку: «Надо жить так, так и так». Потому что никто не знает, как надо жить. Но человек может решить это для себя сам, а театр может его к этому сподвигнуть.
Алексей Басов
Художественный руководитель Тульского камерного драматического театра.
Родился 23 ноября 1973 года в Туле.
В 1983 году с семьей переехал в г. Махачкалу. В 1989 году работал актером в театре-студии «Колесо» под руководством Б. Монтаева. В 1991 году поступил в ЛГИТМиК.
Затем вернулся в родной город, где играл в театре «У Толстовской заставы», ТЮЗе, Академическом театре драмы им. Горького, в Театре кукол.
В 2002 году окончил Театральный институт им. Б. Щукина, режиссерский факультет.
В 2005 году основал и возглавил Камерный драматический театр в городе Туле.
