Гонзо — это стиль журналистики, равно противоположный классическому. На смену точности, объективности и авторскому «мы» приходят личный опыт и эмоции репортера, который нередко становится главным повествователем. Для гонзо-журналистики характерны табуированные темы, самосатира, юмор, художественное цитирование, сарказм и много чего еще.
В этом материале затрагивается тема смерти, а еще детально описывается вскрытие человеческого тела. Также демонстрируется рабочее место и инструменты танатологов.
Если вы впечатлительный человек, пожалуйста, воздержитесь от прочтения.
Если вам интересен такой формат, прочитайте другие гонзо-репортажи: о дежурстве в патруле ППС и о работе барменов в караоке-баре.
«В последнее время я сплю среди бела дня…»
В детстве меня часто беспокоили тревожные сны. Я просыпалась посреди ночи, начинала плакать и звать маму.
Мне снилась смерть.
Наверное, это началось в том возрасте, когда дети узнают о смерти и собственной смертности. Мама гладила меня по голове и приговаривала: «Вот вырастешь, станешь врачом и изобретешь лекарство вечной жизни!» или «Люди попадают на небо, где всегда хорошо».
Сейчас мне 21 год. Врачом я так и не стала, а кошмары время от времени еще навещают меня. «Что там? А где это — там?» И ведь никто не ответит.
Эти вопросы роились в моей голове утром 28 августа, пока я гипнотически рассматривала потрескавшуюся краску на фасаде здания № 1 по улице Сакко и Ванцетти.
«Есть охота».
Сегодня я решила не завтракать — вдруг «вывернет». Как назло мимо проехал курьер с зеленым коробом за плечами. Из-за двери КПП вышел блондин и забрал съестной заказ.
Счастливый обладатель завтрака — мой «коллега» Никита.
— Добрый день! — дружелюбно поздоровался Никита. — Дарья, вы представляете, как проходит вскрытие? Сегодня у нас двое.
«Я не верю в приметы, но…»
Никите 27 лет. Он работает врачом-судмедэкспертом и преподает в ТулГУ на кафедре общей патологии. Вот что он сам рассказал о своей работе:
— Я выбрал такую профессию из-за ее уникальности. Во время учебы в институте я рассматривал много разных клинических специальностей, но интереса к ним не возникло.
Точно я не стал бы работать терапевтом: для меня важно работать руками.
Судебная же медицина интересна тем, что ее работа направлена на помощь правоохранительным органам: установить причину смерти, зафиксировать повреждения в отделе живых потерпевших, провести экспертизу. Еще мы можем выехать на место преступления и помочь следователю осмотреть тело.
В судебной медицине смешаны все специальности разом: травматология, хирургия, акушерство, гинекология, анатомия… Нечасто я сталкиваюсь только с лечением, так что знания в области фармакологии постепенно забываются.
В морге мой рабочий день длится с 8.00 до 15.30 или до 14.00. Еще я дежурю по ночам и в выходные. В нашем бюро я могу поработать не более чем с шестью телами за день. Все зависит от тяжести случая: если поступает человек с тяжелыми травмами, то могу потратить весь день на него одного.
Работа эта сложная и ответственная: от результатов исследования зависит ход следствия и даже решение суда, а значит — судьба живых людей.
С моральной точки зрения тяжело исследовать детей, особенно новорожденных и грудных. Но со временем привыкаешь.
Запах? Ну, для меня уже после недели ординатуры запах перестал быть чем-то особенным. Да, он неприятный, специфический. Особенно если труп подвержен гнилостным изменениям или скелетирован. Запах впитывается в нашу форму, но сказать, что он постоянно обитает в носу, нельзя.
Год назад я исследовал труп водителя, попавшего в ДТП. Легковой автомобиль мужчины «вылетел» на «встречку», там его сбила «фура». Потом отбросило обратно на полосу, и там его сбила другая «фура».
От человека практически ничего не осталось. Узнать его было нельзя, скажем так. Простоял я у стола тогда часов шесть-семь.
У коллег был случай: ребенку в дыхательные пути попала какая-то деталь от игрушки. Летальный исход. У кого-то находили иголку в головном мозге — человек с ней жил. Я слышал, что раньше был такой метод избавления от нежеланных детей: через родничок просовывали иголку и…
Из такой вот кружки Никита попивает чай-кофе на работе. «Тематические» аксессуары здесь не редкость: на флешке одной лаборантки болтался плюшевый брелок
в виде миленького приведения.
Я не верю в приметы, но, как и все медики, хорошего дежурства не желаю. И со следователем не прощаюсь. Если попрощаетесь, обязательно встретитесь еще раз.
Любой здоровый человек боится смерти — это инстинкт самосохранения. Я не исключение. Бывает, ловлю себя на мыслях: «Тут обгонять опасно, лучше этого не делать», «Эта компания странная, лучше с ней не ходить», «Тут опасно, лучше здесь не гулять».
Просто я вижу результаты неоправданного риска. Иногда смерть очень быстрая, даже глупая.
Не сказать, что это профдеформация: я сам по себе человек мнительный и скептичный. Но это даже помогает в работе. Друзья у меня остались все те же: никто не сказал, что я занимаюсь чем-то странным.
Выручает коллектив. Мы много шутим, общаемся на отвлеченные темы и поддерживаем друг друга в сложных ситуациях. Помимо работы у меня есть семья и преподавательская деятельность.
В свободное время смотрю футбол, рыбачу, гуляю с друзьями, хожу в спортзал и слежу за питанием.
Все как у всех: выхожу за порог и живу обычной жизнью.
Заглянуть в глаза смерти
Я познакомилась с Никитой, Никита познакомился со мной и поел.
— Натощак в морг ходить нельзя, — аппетитно жуя, пробубнил Никита. — Говорят, на голодный желудок выше риск подцепить туберкулез.
Кабинет у судмедэкспертов маленький, зато с высокими потолками. Пара компьютеров и микроволновка, медицинская литература на полках, чай-кофе и снэки в тумбочке, на стене картина из паззлов. Особенно умилил крючок для вешалки: если повесить одежду на хвостик, из коробки выглянет котенок!
Чтобы трупом не вонять, нужно брюки поменять.
Как Базаров тут не надо! Не забудьте СИЗ с халатом!
— Ты глянь! — подозвал Никиту Михаил, его коллега. — Хорошо, что мне не надо на него ехать. Двадцать раз! Зачем? Одного хватило бы…
Я зыркнула на экран поверх мужских макушек.
На мониторе фотография бледного человека с множеством ранений в области груди и шеи.
Может, я не испугалась потому, что увидела не раздутого утопленника, а обычного бедолагу с ножевыми. Или дело в желтовато-бледной, как воск, коже.
Перед походом в морг меня обвешали кучей слоев защитной спецодежды: одноразовый халат, фартук, нарукавники, маска и шапочка.
10.10. Никита открыл дверь в секционную.
Это стол для вскрытия.
Первое, что я увидела, — красная арка ребер и зияющая пустота под ними. Затем — стянутая на лицо кожа с затылка (ее отсепарируют для того, чтобы получить доступ к черепной коробке и затем аккуратно закрыть разрез).
Потом нос защекотал запах: несильный душок испражнений и протухшей курицы. Вполне терпимый (до тех пор, пока не вскрыли кишечник).
Обнаженное костлявое тело пожилой дамы лежит на специальном столе для вскрытия, похожем на плоскую ванную. Рядом — ком внутренних органов (достать их можно одним движением, потому что они скреплены соединительной тканью).
На каталке в Вальхаллу: по коридору вперед и направо.
Всего в кафельной комнате три стола для вскрытия. Напротив каждого по одноместной парте с прозрачным экраном: за ними сидят лаборантки и фиксируют протокол вскрытия. У противоположной стены стоит мойка из нержавейки и большой стол для гистологического экспертного исследования — с раковиной, полками и магнитными держателями для инструментов.
Слева — патологоанатомическая игла. Используется для зашивания кожных разрезов. Основные разрезы ушиваются толстыми нитками специальным швом.
Про инструменты. Я ожидала увидеть что угодно, только не ручную пилу и кухонные ножи. Были и профессиональные колюще-режущие, пинцеты и зажимы, черпак для удаления крови.
— Проблема предметов медицинского назначения в том, что их сложновато наточить, — объяснил Никита. — Поэтому мы используем и обычные бытовые инструменты.
А еще в помещении для вскрытия довольно тепло: зря надевала футболку под худи.
Никита подошел к центральному столу. На нем белеет еще одна старушка. На указательном пальце левой руки бирка, а на бедре черным маркером выведена фамилия: N. Под головой у женщины деревянная «подушка».
Повозившись с бумагами, Никита начал осмотр.
«Кожные покровы такие-то, там-то обширная гематома неправильной овальной формы, того-то не наблюдается…»
— Глазки? — щелкнув клавишами, уточнила лаборантка.
Молодой врач разжал сомкнутые веки и заглянул в помутневшие глаза.
— Карие.
Я тоже посмотрела в глаза N. Высыхание — одно из ранних трупных явлений, при котором все слизистые теряют влагу. Поэтому глаза у гражданки N. блеклые, без блеска.
— Зубки? — продолжила лаборант.
Да, для выявления признаков потенциального насилия тело необходимо осмотреть везде.
Сзади послышалось неприятное шкрябанье — это выскабливают ткани изнутри черепа. У соседнего стола сурового вида санитар в сером хирургическим костюме распиливает грудную клетку почившего гражданина.
Теперь санитар подошел к «нашему» столу и легким движением вскрыл шов на затылке N. С оглушительным грохотом отпиленный ранее кусок черепа N. выскользнул из-под кожи и стукнулся о металлическую поверхность.
— А мозг? — послышался женский голос справа.
Из-за скрежета пилы мне так и не удалось расслышать все детали научных прений между удивленной врачом и моим «куратором».
Работа Никиты совсем не проста: без жалоб диагноз поставить мастак!
К 10.30 я уже не обращала внимания на запах и с любопытством наблюдала за работой судмедэксперта. Суровый санитар закончил зашивать «соседку», омыл ее, погрузил на носилки и увез по коридору — туда мне соваться запретили.
Особого внимания заслуживает то, как органы помещают обратно в тело: их сгребают в кучу, будто нашинкованные овощи в горсть, и помещают в брюшную полость — ну, а как еще?
Нет обуви удобнее на свете,
Чем «кроксы». Ей рады
И взрослые, и дети,
Повар и судмедэксперт:
Удобнее ботинок нет!
Тем временем Никита сделал длинный-предлинный разрез: от яремной ямки до середины левой голени.
Отделяя кожу от ребер, Никита неловко полоснул ножом по пальцу.
— Ой! — он быстро снял перчатку. — Ничего, не поранился.
— А если бы поранился?
— Составляется акт об аварии на производстве, рана обрабатывается, делается забор анализов. Долгая и сложная процедура.
Санитар помог вытащить содержимое живота N., после чего Никита стал рассматривать каждый орган, рассекая его вдоль и поперек. В конце он взял небольшие образцы от каждого и поместил кусочки в марлевый мешочек, а потом в формалин. Они понадобятся для гистологический экспертизы — о ней чуть позже.
— А зачем такой длинный разрез?
— Подозреваю тут перелом шейки бедра, — объяснил Никита. — Видишь, какой большой синяк? Такая травма нередко становится причиной смерти: болевой шок, некроз, сепсис, обострение сердечных патологий… С возрастом развивается остеопороз — истончаются костные ткани. Так что пожилые легко могут себе что-нибудь сломать. А вот и он!
Врач ухватился за обе части сломанной кости и сопоставил их.
После вскрытия N. и серо-буро-малинового гражданина Никита вернулся к контейнеру с кусочками в формалине. Он открутил крышку и поморщился.
— Каждый раз, как в первый! Ох!
— Что такое?
— А ты не чувствуешь? «Окунись» поближе.
Я склонилась над пластиковой гистологической доской с окантовкой из рельефных линеек. От кусочков резко пахло, наподобие нашатыря.
— Ну так…
— Да ты наклонись еще.
Я вдохнула еще пару раз и почувствовала, как пары обожгли слизистую.
— В эти кассетки я складываю кусочки тех органов, которые предварительно консервировались в формалине, — длинным узким лезвием Никита разрезал образец на несколько частей.
В секционную зашли две фигуры, неся в руках мокрый сверток из простыни.
— О, тебе повезло! — Никита бросил через плечо взгляд и продолжил возиться с кассетками. — Это архив. В нем много таких марлевых мешочков с образцами. Их оставляют на случай повторных или дополнительных анализов. Влажный архив хранится год.
В 14.00 мое знакомство с профессией патологоанатома подошло к концу. Я попрощалась с Никитой и скорее побежала в ближайшее кафе. Увиденное никак не отразилось на моем аппетите. Только вот котлета в бургере напоминает печень и пахнет специфически…
Кому-то этот репортаж покажется безнравственным и «желтушным», кто-то обвинит меня в бестактном любопытстве. Смерть — сакральный и интимный процесс, поэтому отношение к собственной кончине или уходу окружающих — дело исключительно личное.
Страх всего человечества лежал прямо передо мной. Яркие лампы беспристрастно обнажали его неподвижное воплощение. В окружении медиков с буднично-скучающими лицами он оказался совсем безобидным.
И тогда я поняла: в смерти нет ничего безобразного. Она естественна, как безоблачное летнее небо, как потрескавшаяся краска на здании. Я увидела, что будет с моим телом, когда я умру. Это знание успокоило меня.
