В одном из документов он писал о себе: «Я, дворянин Тульской губернии». Сегодня 200 лет со дня рождения одного из главных русских классиков – Ивана Тургенева.
В словах о Тульской губернии нет преувеличения – единственное родовое имение Тургеневых, принадлежавшее отцу писателя, находилось в селе Тургенево Чернского уезда Тульской губернии. В орловских краях было имение Лутовиновых, родственников по материнской линии. Тургенев часто бывал в усадьбе отца в детские и юношеские годы. Многие исследователи считают, что прототипы добродушных героев в некоторых произведениях – преимущественно Тургеневы, а жестокие и крупные характеры – Лутовиновы.
Отношение к Тургеневу современников было непростым. Его роман с французской актрисой немало обсуждался в обществе. До того, что витебский епископ Серафим на чествовании памяти Гоголя, спустя более четверти века после смерти Тургенева, выдал как-то следующее:
«Другие корифеи литературы (в смысле не Гоголь) проводили жизнь в попойках и флирте. Белинский умер на 38-м году от увлечения картами, Герцен, Тургенев, Некрасов и Михайловский надломили здоровье в незаконном сожитии с чужими женами. Некрасов и Толстой – скупые, безжалостные собиратели богатств. Один Гоголь составлял исключение. Вся его жизнь чиста и девственна».
Насчет скупого Толстого он, конечно, сильно погорячился. Что же касается Тургенева, то его любовь к Полине Виардо будоражила кровь обывателей. Ну а когда в 1909 году на Тургеневскую выставку в Петербурге Виардо не прислала ни одной принадлежащей ей вещи писателя, сославшись на то, что она «не сочувствует России», всеобщее возмущение было совершенно искренним.
«…Женщина, которая отняла у родной страны ее знаменитого писателя. Конечно, винить ее в этом мы не можем: и Тургенев не ребенок, и она, кажется, вовсе его не завлекала, и наконец, каждый человек волен устраивать свою личную жизнь так, как ему заблагорассудится.
Но невольное чувство ревности к парижскому соловью, ревности законной, мы не могли не питать. Так нужен был нам здесь, на родине, ее лучший, самый чуткий и отзывчивый певец; так хотелось, чтобы свои наблюдения над родной страной и ее обществом он черпал непосредственно дыша нашим воздухом, живя среди нашей действительности.
Великий человек, еще будучи совсем молодым, положил свою голову у ног чудесной артистки, блестящей женщины, и всю жизнь провел в этой позе, любя, благоговея, идолопоклонствуя... И старым, прославленным, умер около этой женщины, также как всегда жил около нее.
…Мы нисколько не напрашиваемся на любовь г-жи Виардо к России, в которой она имела когда-то такой огромный успех, но мы имели право думать, что женщина, имевшая честь и счастье десятки лет считать среди своих ближайших друзей Тургенева, настолько культурна, чтобы понимать, с какой просьбой к ней обращаются.
Мы имели право думать, что ей понятно значение для России Тургенева, а, стало быть, понятна и ее обязанность перед этой страной.
Впрочем, крупнейшие люди, гении, лежащие у ног совершенно ничтожных женщин, – это самая распространенная в мире трагедия...», – писала «Тульская молва».
Весьма нетерпимы были друг к другу и почитатели творчества Тургенева и Толстого. Сколько копий по всей России было сломано, когда нагрянули практически одновременно две круглых даты – 80 лет со дня рождения Толстого и 25 лет со дня смерти Тургенева. И как было их объединить, если Тургенева превозносили «союзники» – члены черносотенного «Союза русского народа», считая истинно русским писателем, Толстого же они считали впавшим в ересь красносотенцем.
В августе 1908 года десять правых гласных подали тульскому городскому голове заявление о необходимости внести в ближайшее заседание думы запрос об увековечивании памяти Тургенева, как оказавшего несомненные заслуги перед отечеством, вместо чествования Толстого. А заодно выразили протест против попыток созвать экстренное собрание думы по вопросу о чествовании Толстого. Предложение переименовать улицу было удовлетворено, и уже в ноябре того же 1908 года появилась в Туле улица Тургеневская. А вот улицы имени Толстого в Туле долго не было. Лишь при советской власти Лев Николаевич был удостоен такой чести.
Да что говорить о почитателях писателей, если у них самих был период, когда они не общались друг с другом семнадцать лет, и готовы были стреляться на дуэли. Впрочем, отношения были таковыми еще с момента знакомства в 1855 году, которое произошло в Петербурге. Уж очень они были разные: холеный аристократ Тургенев и «армейский поручик, дикарь», как он сам себя называл, Толстой. При том, что оба восхищались литературными творениями друг друга, к жизни они относились совсем по разному, о чем постоянно спорили¸ и что привело, по выражению Тургенева, к «оврагу» в отношениях.
Строки дневника Толстого 1856 года наводят аллюзии на известный анекдот про красных, белых и лесника.
«7 февраля. Поссорился с Тургеневым...
10 февраля. Обедал у Тургенева, мы снова сходимся.
12 марта. С Тургеневым я, кажется, окончательно разошелся.
5 июля. Приехал Тургенев. Он решительно несообразный, холодный и тяжелый человек, и мне жалко его. Я никогда с ним не сойдусь.
28 октября. Прочел... Фауста Тургенева. Прелестно.
10 ноября... Прочел все повести Тургенева. Плохо».
И, наконец, 27 мая 1861 года произошла та самая сцена, чуть было не приведшая к трагическим последствиям. Поскольку случилась она в Степановке – имении А.А. Фета, то достаточно подробно описана в воспоминаниях хозяина имения.
За утренним кофеем речь зашла об английской гувернантке дочери Тургенева. Тот рассказал, что англичанка прививает дочери привычку к благотворительности: дочь теперь чинит одежду бедняков.
– И вы это считаете хорошим? – удивился Толстой.
– Конечно, это очень сближает благотворительницу с насущною нуждою.
– А я считаю, – возразил Толстой, – что разряженная девушка, держащая на коленях грязные и зловонные лохмотья, играет неискреннюю, театральную сцену.
Тургенев «с раздувающимися ноздрями» возмутился.
– Я вас прошу этого не говорить!
– Отчего же мне не говорить того, в чем я убежден?
– А если вы будете так говорить, я вам дам в рожу, – произнес Тургенев историческую фразу, дав повод его многочисленным друзьям и недоброжелателям еще долго потом обсуждать, действительно ли он сказал все именно так, как было записано очевидцем.
С дороги Толстой послал Тургеневу вызов на дуэль. Уточнив при этом, что «не желает стреляться пошлым образом, т.е. чтобы два литератора приехали с третьим литератором, с пистолетами, и дуэль бы кончилась шампанским», а желает стреляться по-настоящему. Тургенев послал письмо с извинениями, на что Толстой через Фета попросил передать, что презирает его и знать не желает. А когда Фет попробовал примирить бывших друзей, поругался и с ним, да еще попросил передать, что Тургенев … Ну, в общем, выдал ему нецензурную характеристику. Теперь, спустя столетия, все же приятно осознавать, что оба классика были живыми людьми, со всеми присущими им страстями, эмоциями, а не застывшими мумиями с бородой на портрете в школьном кабинете.
Прошло некоторое время, и Толстой, как описала Софья Андреевна, «пришел в одно из тех прелестных расположений духа, которые в жизни его находили на него иногда, – смирения, любви, желания и стремления к добру и всему высокому. И в этом расположении ему стало невыносимо иметь врага». Под влиянием момента он написал Тургеневу, предлагая помириться. Однако тот все еще чувствовал себя оскорбленным.
«Вчера получил письмо от Тургенева, – все с тем же чувством смирения отмечал Толстой в дневнике, – в котором он обвиняет меня в том, что я рассказываю, что он трус, и распространяю копии с моего письма. Написал ему, что это вздор, и послал сверх того письмо: «Вы называете мой поступок бесчестным, вы прежде хотели мне дать в рожу, а я считаю себя виноватым, прошу извинения и от вызова отказываюсь».
Писатели помирились лишь через 17 лет – опять же по предложению Толстого. «В последнее время … почувствовал, что я к Вам никакой вражды не имею. Дай Бог, чтобы в Вас было то же самое... Если так, то, пожалуйста, подадимте друг другу руку...». Тургенев также был согласен на примирение, и успел еще несколько раз побывать в гостях у Толстого в Ясной Поляне. Впервые после семнадцатилетнего перерыва он приехал в Ясную в августе, затем в сентябре 1878 года. Потом в 1880 и 1881 годах. Был все таким же весельчаком и балагуром, что уже совершенно не соответствовало настроениям Толстого. «Тургенев cancan. Грустно», – откликнулся он в дневнике на демонстрацию Тургеневым па модного в Париже танца. Заметим, кстати, что Толстому всего пятьдесят с небольшим, в то время как Тургенев на десять лет его старше. И он, как и прежде, больше чувствует себя наставником по отношению к Толстому. «…Как я был рад быть Вашим современником, – пишет он ему из Буженвиля, – и чтобы выразить Вам мою последнюю искреннюю просьбу. Друг мой, вернитесь к литературной деятельности!»
В мае 1882 года, узнав, что Тургенев умирает, Толстой пишет ему: «Я почувствовал, как я Вас люблю. Я почувствовал, что, если Вы умрете прежде меня, мне будет очень больно. Обнимаю Вас, старый милый и очень дорогой мне человек и друг»
«Тургенева я всегда любил», – скажет он незадолго перед своей смертью. А еще раньше: «Как-то трудно быть писателем после него».
