Нина М. делится с читателями Myslo историей своей жизни.
Я выросла в частном секторе. Улица, на которой стоял наш дом, казалась бескрайней. До одного её конца я доходила лишь несколько раз, и это было долгое путешествие.
За длинным и высоким забором, огораживавшим наш двор, жил мой друг Юрка с мамой, папой, сестрой и кучей других родственников. А за загородкой всё время орали и ругались другие соседи, но это было не очень страшно, потому что я знала этих людей.
Недавно вернувшись в город детства, я посетила свою малую родину и была поражена, какой маленькой оказалась моя улочка. Я прошла её за три минуты, а потом долго ещё бродила, пытаясь вспомнить, где стоял наш дом. Постройки и сады давно снесли, а нового на этом месте так ничего и не возвели.
У нас была дружная малышовая компания. Мне кажется, что общаться мы начали, ещё когда наши мамы выходили с колясками на променад. Во всяком случае, в пять лет у нас уже были установлены пары. Я дружила с соседом Юрой, он казался мне самым красивым мальчиком на свете.
Моя лучшая подруга Марина отдавала предпочтение рыжему Олегу. Не знаю, что она в нём нашла, разве что способность моментально ответить собеседнику смешной фразой.
Свете, нашей третьей подруге, достался толстяк Вовка. Он был неповоротливым, неловким, но смешливым и добрым.
А когда к нам на улицу заехала новая семья с девочкой Леной, встал вопрос о кавалере для неё. Мы с Мариной долго обсуждали эту тему, Лена нам понравилась, хоть и была девочкой деревенской, неотёсанной, ходила в спущенных колготках и ни разу не попыталась побрызгаться мамиными духами, она знала кучу стихов. Многие слова мы тогда не понимали из-за её плохого произношения, но девочка, которая шпарит стихи где надо и не надо, производила впечатление. Тем более что в её репертуаре были стихи о Зое Космодемьянской, и когда наши родители рассказали нам об этой разведчице, слава юной героини словно высветила, вознесла нашу деревенскую соседку на пьедестал.
– Может, пусть дружит с Тюнькой? – отчаявшись перебирать мужское население нашей улицы, сказала Марина.
Тогда с мужчинами была большая напряжёнка. Мало того, что половина ребят с нашей улицы росли без отцов, хотя родились, когда Великая Отечественная отгремела уже лет как двадцать, так и девочек рождалось не в пример больше мальчиков и грозило очередной демографической ямой. Где было на всех женихов набраться?
Но и дружить с Тюнькой тоже был не вариант. Во-первых, он был старше нас года на три, во-вторых, это его родственники постоянно ругались за забором непотребными словами, а в-третьих, он обожал пакостить. Гонялся за нами с длинной палкой, кидался комьями грязи, плевался, матерился и обожал разъезжать, прицепившись сзади к трамваю. Такого не перевоспитаешь, тут даже стихи о Космодемьянской бы не помогли. Непробиваемый был человек Тюнька. Уже не помню, как его звали на самом деле и откуда взялось это прозвище.
О том, чтобы позволить Лене дружить с Альбертом, приходившимся троюродным братом нашей Свете, не могло быть и речи.
Альберт всю свою маленькую никчемную жизнь считался у нас изгоем.
Не знаю, почему и откуда это пошло, но маленький, светловолосый, очкастый, добродушный Альберт вызывал у нас омерзение не хуже земляного червя, выползшего на асфальт после тёплого ливня.
С Альбертом не дружила даже его сестра Света, хотя они жили в одном дворе. Второй этаж большого дома занимала Светина бабушка, особа пышная, мрачная, гневливая, мы старались обходить её стороной. При ней жила Светина мама, в противоположность своей родительнице, весёлая, легкомысленная и смешливая. Отца у Светы не было.
На первом этаже царствовал брат Светиной бабушки – Фёдор Степанович с целым штатом прислуги, тенью скользившей по дому. Потом, правда, я узнала, что это были его жена и её сёстры-приживалки. Он был толстым, обрюзгшим, небритым, злобным, жадным и считался на нашей улице идеалом мужчины. Кто, когда, почему возвёл его в этот ранг, непонятно. Наверное, само время, в которое страна потеряла своих мужчин, умных, добрых, спортивных, красивых, щедрых. Тогда на многих улицах стали заправлять вот такие царьки с раздутым самомнением, которых некому было поставить на место. Сколько раз он приходил к нам во двор устанавливать свои порядки! Орал, брызгал слюной, тряс своим пузом. Я пугалась и лезла под стол, бабушка немела и подобострастно кланялась.
Альберт приходился внуком этому подонку, но презирали мы его вовсе не за это родство. Дед его сам терпеть не мог, и семья Альберта жила не в доме со всеми родственниками, а в маленькой кособокой пристройке.
Отец Альберта, сын Фёдора и его маленькой, бестелесной, слегка горбатенькой жены, был человеком совершенно бесхребетным. Поселил его отец с женой и новорожденным сыном в дощатый, продуваемый всеми ветрами сарай, так тому и быть. Не даёт пользоваться садом и огородом, ничего страшного. Даёт внуку подзатыльники при встрече, наше вам с кисточкой, не забалует пацан.
Маму Альберта я запомнила благодаря ярко-морковной помаде. В любую погоду, при любых нарядах ее губы привлекали взгляды. У мамы Альберта была страшная тайна, об этом нам под большим секретом рассказала тётя моего Юрика. Алине было тринадцать лет, она была умудрённой особой с большим жизненным опытом.
– У тёти Кати был ещё сын, – шептала нам она, отведя за сараи, где никто не мог подслушать. – Она его нагуляла. А потом её дядя Вася замуж позвал, а ей нельзя было ему признаться, что она родила без мужа, а то в загс не поведёт, осталась бы вековухой, и она сыночка своего задушила. И закопала в лесу.
Мы ахали и потом просыпались от ночных кошмаров, но даже эта тайна не могла стать причиной нашей неприязни к Альберту. Презрение, брезгливость, омерзение таились где-то в подкорке головного мозга и не поддавалось объяснению.
Позже стало известно, что старший сын тёти Кати жив и здоров и живёт с её мамой. Когда он стал настолько самостоятельным, что смог отыскать дом своей родительницы, он стал приходить на нашу улицу и подолгу стоять у двухэтажного дома в надежде увидеть маму. А тётя Катя пряталась в своей каморке, не смея выйти к старшему сыну, чтобы не возбудить гнев свёкра.
– Мама спит, – кричал кто-нибудь из старушек. – Иди домой, мальчик!
Но мальчик упрямо продолжал стоять. Он скучал по маме. Однажды Фёдор Степанович облил его помоями. Просто вышел за ворота с ведром и окатил мальчишку с головы до ног. Мы в тот момент играли в игру «Морская фигура на месте замри» и остолбенели, не дождавшись команды ведущего.
Мальчик вытер лицо рукавом, и было видно, что он едва сдерживается, чтобы не зареветь. Из двора выскользнул Альберт с полотенцем. Он молча протянул его старшему брату и заскочил обратно в ворота. Зная крутой нрав деда, эта вольность могла стоить ему переломанных рёбер. Но мы не оценили его поступок, это же был Альберт, заморыш, с которым никто не дружил.
К мальчику вышел отец Юры, что-то сказал, и тот пошёл за дядей Борей. Во дворе Юриного дома налили тёплой воды в большой таз, мальчик отмылся, а потом ещё и получил старую одежду дяди Бори.
– Ты попробуй мать возле работы встретить, – участливо подсказал мальчику Юрин отец. – Здесь эти кровопийцы тебе не дадут с ней поговорить.
Алина, которая была в курсе всех событий, потом рассказала, что Сергей, так его, оказывается, звали, дождался свою мать у проходных, подбежал к ней, а она сначала застыла как вкопанная, не зная, что ей делать, а потом просто сбежала.
Моя бабушка, вдова убитого на войне солдата, вырастившая мою маму, двух племянников и дочь своего мужа от первого брака, как ни странно, не очень осуждала тётю Катю.
– Ведь в змеином гнезде живёт женщина, чего от неё ждать?
– Зато с мужем, – констатировала мама, развалившаяся на диване с книжкой в руках. Сама она уехала от моего отца, когда мне было девять месяцев. Он загулял с её подругой или только хотел загулять, и мама его не простила, забрала меня и вернулась к бабушке. Тётю Катю она осуждала и смеялась над ней.
– Ой, смелая какая, – всплеснула руками бабушка. – Был бы у тебя такой свёкор, как Фёдор, посмотрела бы я на тебя.
– Да я бы его придушила, – спокойно ответила мама, – а Катька с ним… – мама заметила строгий бабушкин взгляд и замолчала.
Интуитивно почувствовав, что мама знает какую-то правду, способную пролить свет на нашу врождённую брезгливость к Альберту, я попробовала узнать ответ:
– Что она с ним, мам?
– Соглашается во всём, – спокойно сказала бабушка. – Дитя родное предала. Но хотя это не наше дело, – спохватилась она.
Сергей перестал приходить на нашу улицу, поняв, что его мать в нём не нуждается. Альберт по-прежнему играл в одиночестве. Он выносил на улицу красивые большие машины и возил их по песочной куче, озвучивая все их развороты и пробуксовки.
Никто из мальчишек не спешил к Альберту, чтобы насладиться игрой с техникой. Мы играли в прятки, догонялки, вышибалы, скакали на прутиках, изображая армию Чапая, прятались в шалашах, а Альберт только печально смотрел на наше веселье. Он даже не пытался подойти к нам, зная, что никто не захочет с ним общаться.
Я помню, как он грустно возился в песке, стараясь не обращать на нас внимания, но его взгляд помимо воли останавливался на нашей группе. Нам всё равно, Альберт – изгой, и так было и будет всегда.
Зимой мы любили ходить на пруд, он был рядом. Ходить туда нам было строго-настрого запрещено, но если скатиться с горки на куске картона, то потом можно было еще проехаться по зеркальной поверхности пруда почти до его середины, и это было захватывающе.
В тот день я оказалась на улице без друзей, Марина ходила на подготовительные курсы в школу, Свету вдруг взялись обучать вокалу, и она с утра до ночи горланила: «Что тебе снится, крейсер «Аврора», в час, когда утро встает над Невой?» Дядя Боря даже сказал, что если «Аврора» ответит ей прицельным выстрелом, он поймёт этот шаг отчаяния крейсера. Лена уехала в деревню к бабушке, а мальчишки играли у Вовки дома в солдатики.
Я важно везла за собой салазки, рассудив, что на них я уеду ещё дальше, чем на картонке. Альберт, лепивший снеговика возле своего дома, искоса наблюдал за мной, но я не удостоила его взглядом. Лучше кататься совсем-совсем одной, чем с Альбертом. Я скатилась с горки несколько раз, санки выносили меня на середину пруда, и сердце моё сжималось от страха и восторга. Я видела, что лёд очень тонкий, но думала про себя: «Ещё только один разочек».
Я гордо села на салазки и стрелой помчалась с горы, раз – и я уже на середине пруда, два – тонкий лёд дал трещину и санки тут же оказались в воде. Я понимала, что в шубе и валенках у меня нет шансов вылезти из проруби, хотя мои ноги упирались в дно. Я боялась кричать, мне казалось это таким позором, и я молча барахталась в полынье.
И тут я увидела Альберта, который бросился мне на помощь. Он полз ко мне по льду и твердил: «Сейчас… Сейчас… Я тебя вытащу, без паники». В руках у него была жердь от загородки. И он меня вытащил! Маленький, худенький, тщедушный Альберт спас меня.
– Мама меня убьёт, если узнает, – прошептала я.
– Идём к нам, – сказал мой спаситель. Он посадил меня на салазки и повез к своему дому. Там он показал мне лаз, ведущий прямо к его пристройке. У Альберта я сняла с себя шубу, валенки, вязаные рейтузы, свитер, он как мог выжал одежду и бережно разложил сушиться на печке. Я осталась в насквозь мокрых колготках и майке.
– Снимай всё, – скомандовал Альберт, – иначе заболеешь.
Его предложение показалось мне немыслимым, нет, лучше смерть от воспаления лёгких. Альберт принёс мне свой тренировочный костюм и тёплое одеяло и вышел на улицу. Умирая от стыда, я сняла с себя всю одежду, надела вещи Альберта. Альберта! Человека из касты презренных. Завернулась в одеяло, а вернувшийся изгой заварил мне чай из трав и заставил выпить.
– Как я пойду домой? – всхлипывала я. – Мне придётся всё рассказать маме, и она больше не выпустит меня на улицу...
– Сейчас вещи немного высохнут, ты оденешься, быстро добежишь домой, а там скажешь, что просто вывалялась в снегу, – предложил Альберт.
Я сидела как на иголках: вдруг в эту самую минуту бабушка пойдёт меня искать? И найдёт у Альберта, в его костюме! Нет, лучше смерть, чем такой позор. Друзья меня не поймут. Я быстро нацепила мокрую одежду и помчалась домой. От маминой расправы меня спасли температура и последующее воспаление лёгких. Проболела я почти месяц. А когда вышла наконец к друзьям, увидела привычную картину: все ребята играли в ножички, а на пригорке грустный Альберт копался в месиве из грязи и снега. Когда он увидел меня, в его глазах вспыхнула радость, он смотрел с надеждой, наверное, думал, что я расскажу о его поступке и ребята станут с ним дружить. Я сделала вид, что не замечаю его.
– Чего это он на тебя вылупился? – спросил вдруг Юра.
– Может, пойдём вмажем ему? – тут же предложил Олег.
– Руки пачкать неохота, – пробурчал Вовка, которого могла побить любая девчонка.
– Давайте возьмём его в игру, – вдруг сказала покладистая Лена, никогда не смевшая высказать своё мнение. – Не могу так больше. Он такой несчастный, одинокий, и живёт он в сарае, и дед у него упырь. Из-за этого вы с ним не дружите?
Ха, кто бы понимал, почему мы презираем Альберта!
– Воспитанный мальчишка, не хулиган, как Тюнька, всегда поздоровается, а вы с ним не водитесь. А Тюнька лупит вас при каждом удобном случае, недавно вон Лену столкнул в яму с водой, а вы готовы наизнанку перед ним вывернуться. Не понимаю, что у вас в голове! – говорила бабушка.
Дядя Боря тоже вносил свою лепту, когда видел кучкующихся друзей своего сына и тщедушного Альберта в отдалении, вытягивающего шейку, чтобы получше разглядеть, что мы делаем.
Дядя Боря подзывал нас и сурово выговаривал:
– Чем вам парень не угодил? Почему гоните его от себя?
Мы переминались с ноги на ногу и ничего не могли сказать в своё оправдание. А взрослые, выполнив свою воспитательную миссию, шли по своим делам.
Маринина мама всегда поджимала губы, если речь вдруг заходила об Альберте, и старалась перевести разговор в другое русло, будто бы при ней заговорили о чём-то неприличном или запрещённом. Марина сейчас точно так же, как её мама, поджала губы и проговорила:
– Ой, я такой мультик видела, обхохочешься.
– Всё, с меня хватит! – сказала вдруг Лена. – Я буду дружить с Альбертом, нравится вам это или нет, – и, гордо расправив плечи, пошла к мальчику. Мы замерли от изумления. А она подошла к нему, онемевшему от испуга, изгою всей улицы, и что-то тихо сказала, а потом присела на корточки.
Альберт, не помня себя от счастья, стал совать ей свои машинки, потом вскочил, начал бегать вокруг Лены, размахивая руками и что-то рассказывая. С тех пор Лена стала дружить с Альбертом, а нас эта история так потрясла, что даже не хватило сил и желания выкрикивать им обидное: «Тили-тили тесто».
А через несколько дней к ним присоединился Сергей, старший брат изгоя, тоже своего рода изгой в своей семье. Наш привычный мир рушился, теперь Альберт самозабвенно играл с новыми товарищами и был безмерно счастлив.
Ничем хорошим это не должно было кончиться, дом Фёдора Степановича в эти дни стал напоминать крепость, где за каждым окошком сидит вооружённый до зубов лучник, готовый пронзить стрелой братьев.
Но, к радости всей улицы, Фёдора неожиданно разбил инсульт и он скоропостижно умер.
Его горбатая жена распрямилась, а её сёстры в нарядных платьях и ярких платочках защебетали, как птички, пережившие лютую стужу и холода. Окна дома распахнулись, впуская в себя ароматы деревьев, трав и цветов, которым так долго не было доступа в жилище этого жирного паука.
Семья Альберта переехала из сарая в дом. А тётя Катя решилась поговорить с сыном Серёжей и даже обнять его, и, рассказывают, долго потом плакала, размазывая свою оранжевую помаду по лицу. Суровая сестра Фёдора попробовала было вернуть прежние порядки, но дочь подняла её на смех.
А потом дома на нашей улице стали сносить один за другим, и все разъехались. Когда после долгого отсутствия я вернулась в город, нашла Маринку, мы с ней радостно обнялись и предались воспоминаниям, я спросила про причину неприязни к Альберту. И только тогда Маринкина мама тётя Лида, совсем уже старенькая, пробормотала:
– Фёдор за то, чтобы разрешить Ваське жениться на Катьке, потребовал право первой брачной ночи.
Марина поперхнулась чаем:
– Мы, мам, не в крепостной России родились, о чём ты говоришь?!
– А таким упырям всё равно, – веско сказала тётя Лида. – Распустил поганец слух на улице, опозорил сына, невестку, внука и рад-радёшенек. Не было, конечно, ничего такого, не зря у него молодые в сарае жили, как нищие, а неприятный привкус у всех остался.
У меня в памяти всплыла картинка, где одинокий худой мальчик в очках, из-за которых его глаза казались просто огромными, грустно смотрит на играющих детей, презирающих его.
«Прости нас, Альберт, прости», – твердила я, возвращаясь домой от Марины. Дети бывают без причины чудовищно жестоки, но где же были вы, умные взрослые?
Фото Pixabay.com
Хотите поделиться своей историей? Присылайте на [email protected]
