Уже почти 30 лет они объединены в региональную организацию «Жители блокадного Ленинграда». Сейчас их осталось менее ста человек.
Бомба застряла в гардеробе
Пятилетним ребенком была в том 1941 году Тереза Эдуардовна Николашина. Но многие события помнит очень хорошо. Они и сейчас заставляют ее волноваться так, что даже трудно договорить фразу.
- Норма хлеба вот такая маленькая была. А я орала: «Почему мне даете меньше всех?» Мне стыдно сейчас об этом вспоминать. Мама уже ходить не могла и свой хлеб не брала. Мальчишки, братья, еще как-то двигались.
- Большая семья была?
- Мы с мамой и два брата. Отец ушел на фронт. У нас свой домик был, около Невы. Сверху бомбят, наши зенитки стреляют, и дверь от этого постоянно открывается и закрывается, ее надо было на крючок запирать, чтобы не хлопала. У нас кровать была за печкой. Начинается бомбежка, все мы сразу туда прыгаем. Валетом мы с мамой, за нами два брата. Самое страшное — вот эта круглая черная тарелка, которая начинает гудеть, потом объявляет о воздушной тревоге. И все сразу кто куда — в бомбоубежище, в окопы. Потом уже и не стали никуда выходить. Дверь на крючок, и с головой накрываемся, всё.
- Братья взрослые?
- Один с 1930 года, другой с 1932-го. Рано они стали мужичками. На них и дом, и хозяйство, и за водой сходить, за хлебом в очередь, дрова найти. Мальчишки наши ходили на поля, с которых уже убрали капусту. Но кочерыжки-то остались. Вот они эти кочерыжки срезают, а сверху немец на самолете из пулемета: бу-бу-бу!
А еще ходили на Неву за водой. И там, в воде, в проруби, обнаружили какую-то шкуру. От коровы, что ли. Взять братья ее днем боятся, скажут, что они, мол, убили корову. Какую корову, когда люди друг друга ели! У нас одна знакомая даже человеческое мясо ела. Но братья как-то ночью пошли, эту шкуру достали. Ночами ее чистили от шерсти, варили холодец. А этот холодец в чашке прятали под кровать.
Нам еще повезло, что у мамы была подруга, которая приносила картофельные очистки. Мы стояли у печи, эти очистки клали на горячую плиту и переворачивали. Потом трогали пальчиком, проверяли: мягкие или нет. И еще повезло, что остановились солдаты. Совсем рядом была Нева, они к ней водили лошадей на водопой. Эти солдатики нас немножко подкормили. И, когда уходили, кое-что еще оставили.
- Бомбили часто?
- Мы как-то все вместе пришли к дяде Ване. Сидим. Окна все занавешены. В печи дверка открыта, чтобы теплее было. Как начали бомбить! И одна бомба мимо нас залетела в гардероб, там в тряпках застряла, не разорвалась. А у братьев в школе, когда бомбежка, все ложились под парты, укрывались. И вот у них в этот момент учительнице оторвало ногу. С тех пор эту школу закрыли.
Потом ходили к маминой сестре, там дядя Шура паек получал, и нас подкармливали. Только самолет загудит, мама сразу командует: в кювет. И мы падаем в этот кювет, а она сверху меня собой прикрывает.
- Об отце что-то было известно?
- Его взяли на фронт. Но когда они стояли еще в Ленинграде, мама откуда-то курицу достала. Отварили мы эту курицу, отцу отнесли в казарму. Помню, отец взял меня на ручки и понес внутрь, где нары стояли. А потом мы потерялись. Мама только успела получить книжку, что она жена красноармейца. Это нам очень сильно помогло. Отец нашел нас только в 1947 году.
На фото Тереза Эдуардовна Николашина.
Боженька сберег
- Как получилось, что удалось эвакуироваться?
- Все рады были бы убежать куда подальше. Но куда от войны убежишь? Так получилось, что эвакуировали завод, на котором работал маминой сестры муж, дядя Шура. Он, видимо, и организовал, чтобы нас вместе с заводским персоналом вывезли. То, что нас мама выходила, — это какое-то чудо. Когда уезжали, она была совсем слабой, мы ее на санках везли. А наша бабушка осталась. И в их дом попала бомба. Мамин брат был на работе, а бабушку убило. И в наш дом через три дня, как мы уехали, попала бомба. Можно сказать, мы спаслись.
- Любовь Кузьминична Кочетова, в свое время возглавлявшая общество жителей блокадного Ленинграда, вспоминала, что когда их эвакуировали по Ладожскому озеру, налетели немцы, и четыре катера из пяти пошли ко дну. А рядом какая-то старушка заклинала: «Деточки, милые, молитесь, Бог нас услышит…».
- Любовь Кузьминична — такая хорошая женщина была. Прямая, строгая. Ее все с любовью вспоминают. А мы ехали зимой, по льду. Все это время шла бомбежка, много машин на наших глазах тонуло. Это было страшно. Но вот нас боженька как-то сберег. Проехали с божьей помощью.
- Что было дальше?
- Помню, дали нам белый хлеб, и для нас он был как пирожное. Потом погрузили в телячьи вагоны и повезли. Чем дальше везли, тем хуже кормили. Потом уже просто баланду давали в бидончиках. Помню, в столовую водили, в баню.
- Что стало с братьями?
- Мы все учились. Старший брат Эдуард преподавал физику, был директором школы. Строгий — жуть. Но он был вундеркинд и очень талантливый. Второй брат Альберт работал председателем райисполкома в поселке. Приемная племянница Инга окончила институт, училась на Ленинскую стипендию. Она физик была. Большой ученый. Одна физика в голове, больше ничего не было. Дяди Шуры сын Геннадий стал топографом в Ленинграде.
А у меня бесшабашная голова была. Мы с подругой пошли поступать в медицинский, аптекарями нам захотелось стать, но не стали учиться. Потом к нам приехала ленинградская экспедиция, которая вела топографические съемки. Меня взяли записатором. Предположим, они говорят 115 градусов 20 минут, а мне эти цифры надо срочно из 360 вычесть и записать. А подружка моя рейку таскала. И меня так пробило этой геодезией, хоть лопни. Было очень интересно. Я поступила на факультет геодезии и картографии. Но тут заболела мама, и я бросила учебу. А брат Альберт сказал: иди учись на кого хочешь. Все учатся. И я поступила в лесной техникум. Потом мы семьей захотели быть поближе к Ленинграду. Так я оказалась в Крапивенском лесном техникуме. Здесь в Новый год, под елочкой, познакомилась с будущим мужем. Вместе прожили уже 55 лет.
Хлеб — это святое
- Как прошел для Вас день 75-летия снятия блокады?
- С утра звонили все родственники, знакомые, поздравляли. Вы знаете, до слез.
- Кино какое-то смотрели о тех событиях?
- Нет, не могу. Это, может, у кого нервы покрепче, может смотреть. А у меня здоровье уже плохое. Нам вот давали сейчас путевки на три дня съездить в Ленинград, отказалась. Не смогу, с сердцем плохо. Предложили сделать операцию на сердце, я даже не стала расспрашивать — всё равно наркоза не вынести. Но у меня есть знакомый доктор, можно сказать, уже домашний — Вера. Она со мной уже лет двадцать пять, все мои болячки знает. Вот она очень помогает. Еще есть доктор в Москве — Алешка. Молодой, ему лет тридцать пять. Говорит: «Давай мы тебя по-другому полечим». Привез бесплатно лекарства. Мы ведь все уже старые, на инвалидности. Самым молодым — 83 года, как мне. А есть те, кому по 95, 96…
- Когда все вместе собираетесь, вспоминаете о тех событиях?
- Никогда об этом не говорим. Мы такое пережили, что и вспоминать не хочется, нет сил. Чаю попьем, поговорим за жизнь. Главное — мир и покой сейчас. И здоровье.
- Говорят, многие из тех, кто пережил блокаду, постоянное чувство голода так и не смогли потом перебороть.
- Да, мы и сейчас так живем. Не можем, чтобы не было запаса продуктов. У меня на балконе и зимой, и летом и крупа, и мука всегда есть. Мы так жить не можем — купил и всё съел.
- Хлеб выкидывали когда-нибудь?
- Да вы что! Вообще у нас ничего не выкидывается. Если сварим — на день или два. Всё доедается. А хлеб — это вообще святое.
- В Ленинграде давно были?
- У меня же там родственники. И всё время какая-то сила туда тянет. Помню, приезжала, и меня сын племянника Игорь по Дороге жизни возил, показывал.
Самая важная награда на кителе Терезы Николашиной - знак жителя блокадного Ленинграда.
- Есть ощущение, что о Вас не забывают? И вспоминают не только в связи с праздниками и юбилеями?
- Сейчас нас правительство стало отмечать. Пенсия у нас нормальная. На каждое Девятое мая от Путина открытку получаем. Сейчас вот приходили от Дюмина, подарок принесли — продуктовый набор. Памятные медали вручают. Но самая главная для меня награда — знак жителя блокадного Ленинграда. Мы так все боимся потерять эту медаль! Дороже ничего нет.
