Беседовала Екатерина Сокол, фото Романа Солопова.
Для многих лето — долгожданный сезон музыкальных фестивалей под открытым небом. Все не перечислить: «Нашествие», «Дикая мята», «Грушинка», «Платформа»…
Фестиваль авторской песни, проходящий на Куликовом поле, за 18 лет тоже стал достаточно известным и популярным, где еще в одной палатке за ужином столкнешься, к примеру, с Михаилом Башаковым?
Мы пообщались с Михаилом Анатольевичем о трансформации жанра авторской песни, поспорили о перспективах совсем еще «зеленых» участников и предположили, в чем кризис российской рок-сцены.
— Вы давно участвуете в подобных фестивалях, и начинали, как и многие представители ленинградского рока, на такой же сцене. Скажите, насколько все изменилось? Как изменился жанр?
— Принципиального различия нет. В авторской песне всегда звучали и речитатив, и ламбада, и блюз. И диапазон, на самом деле, у авторской песни очень широкий. Это же то, что человек сочинил. А сегодня, кстати, непосредственно авторов текста было мало, я это отметил, как член жюри (Прим. В номинации авторский текст). Участники исполняют под гитару, или под баян еще, например, собственные песни. Противоречий, конечно же, нет, песня есть песня. Но раньше это была непрофессиональная песня, скажем так. Неофициальная песня. Был жанр, в котором цензура не предполагалась. Строки рифмовались, ложились на ритм. Это было свежо. А сейчас репетиционная песня того времени звучит иначе.
— Даже лирика выступавшей здесь сегодня молодежи уже достаточно сильно отличается от лирики той, старой школы. Образы в их стихах более метафоричны, размыты и не так понятны. Старая школа более конкретна. Как уход молодой школы от этих традиций влияет на жанр?
— Честно? Очень плохо влияет. Вообще, оторванность от традиций, само по себе, неплохое явление. Но лично я это переживаю плохо. В человеческой культуре есть великие образцы, пусть и не всегда известные широкой аудитории. Но каким-то мистическим образом эти вещи находят человека, который глубину ищет. И если он ищет, то обязательно ее найдет. Раньше, например, в стихах было больше политики, а сейчас конкурсанты редко копают даже на такую глубину. Тогда в развитии литературы были заинтересованы, а сейчас есть ощущение, что все заброшено. Но если рассуждать о прошлом, то с другой стороны, оно заброшено — и хорошо. Все лежит само по себе, никем не тронуто. Иди — бери. Это своеобразное ощущение свободы и его пока не отобрали… По поводу культуры со мной говорить трудно. Я совсем недавно дошел до такого состояния, что не могу конкретно ответить на вопрос. Конкретизировать, систематизировать, распределить, выявить победителя: для меня — это космос.
— И как же вы стараетесь оценивать конкурсантов сегодня?
— Однажды Александр Кушнер спросил: хотите я вам скажу, чем плохое стихотворение отличается от хорошего? Все насторожились. Сейчас поэт скажет чем! Ответ был прост: бог весть чем… Во всяком случае, я этого ответа ожидал. Ведь если человек поет и у него есть слушатели, значит этим путем зажигаются их сердца. И не надо это ставить в какие-то рамки. Знаете, выделять лучшего поэта — полная чушь. Вот давно у нас выбрали Пушкина, а чем другие хуже? Но вот выбрали, такая тенденция — всегда выбирают лучших. Но для меня, присваивания званий носят бессмысленный характер.
— И все же вы были в жюри. Какие лично у вас были критерии оценки конкурсантов?
— Как бог на душу положит. Для меня это страшная мука. То, что сегодня судили в коллегии, для меня стало неким послаблением. Судить одному — тяжелая работа. Особенно если потом спрашивают, а почему вы поставили именно такую оценку? И ты должен объяснить. Мне вот понравился эмоциональный посыл одного исполнителя. И песня, и текст слабенькие чисто филологически, да и игра на гитаре не очень, но эмоциональный посыл глубокий. Я чувствую это — и все. И тем самым он меня подкупает. Мы ведь никогда не знаем кто и когда станет известным и любимым аудиторией.
— Может быть, сейчас на сцене вторая Земфира…
— Может быть. Таких много, но они популярными не стали. А все выбрали Земфиру. По мне, она не является каким-то ориентиром. Я слышал ее песни, и не услышал там ничего, кроме подростковой поэзии. Ничего. Да, я ее душевный посыл понимаю. Музыкальность хорошая, хорошие песни. Органичность и лаконичность. Кто-то говорит, что она — вторая Цветаева. А я вот так не считаю. Хотя это явление сильное, я признаю это, но ищу другие вещи. Видите, сколько мнений. Кстати, я отметил, что мало мажорных песен. Такую музыку невероятно трудно сочинять, и не только в музыкальном плане. Саму тему жизни в мажоре развить тяжело. Особенно, если ты хоть что-то понимаешь и видишь всю скорбь этого мира и человечества. А нужную ноту все равно находишь… Вот что важно и ценно для меня.
— Как по Есенину: казаться улыбчивым и простым — самое высшее в мире искусство.
— Очень точно.
— Как вы думаете, почему их это интересует? Ведь все ходят и говорят, что авторская песня, как жанр, исчезает. А вот они выступают, со своей тонкой лирикой.
— Интересует, потому что быстро наступает насыщение, когда перед тобой сделанные шоу и музыка, прекрасные голоса, все прослушано, выбрано и проплачено; сделано фото, реклама. Человек смотрит и слушает, но понимает, что чего-то не хватает. Хочется сердечности, на людей смотреть хочется. Пусть даже с ошибками, но четко чувствующими тему жизни. Когда после СССР все это прорвало, когда все стало доступно, люди начали учиться, покупать хорошие инструменты, стал цениться профессионализм — этим жили. И одно поколение точно успело вырасти на этом. А дальше все встало. И что стоит за этим профессионализмом?
— Думаете поэтому у нас сейчас кризис на рок-сцене?
— Думаю, да. Поэтому когда-то взяли мою песню «Элис», ее крутили. А когда я принес «Светлый день» и другие свои песни — их не взяли. Почему? Сказали: Миш, не поймут… Однажды мне даже сказали — перегружено смыслом. Я долго думал: это мне сейчас комплимент сделали? Или как? Или ты не берешь ее на свое радио, потому что твое радио для тупых?
— Люди любят танцевать и не любят думать.
— Да! Это было, я не придумываю…
— Как думаете, секрет песни «Элис» — это то ушедшее время или все же ритмы?
— Я не знаю. Несмотря на то, что придумал эти слова. Я часто слышал от разных людей, что они тоже писали свои куплеты на песню «Элис». Видимо секрет и магия в том, я сам этого не знал и дошел интуитивно, что если я сейчас запою: с нами Вовка, с нами Вадим… То это будет правда. Мы живем в этой компании. И мы все движемся к какой-то божественной мистической точке, где «вдруг там не курят и не пьют, а мы…»
— А мы с такими рожами возьмем, да и припремся к Элис…
— Вот! Открытость в этом огне есть до сих пор.
