Двадцать первый век можно было бы назвать веком памяти. Память занимается связью и преемственностью, а история то ли ищет уже существующие разрывы, то ли сама создает их.
Владислав Дегтярев, культуролог, автор книг «Мадонна среди руин», «Барокко как связь и разрыв»:
– Выставка посвящена памяти: это не только память самой архитектуры, но и воспоминания об архитектуре. Пять художников – Армен Аганесов, Елена Лузгина, Дмитрий Сироткин, Светлана Кошелева и Артем Лоскот – предлагают свой взгляд на проницаемые и непроницаемые границы в архитектуре, на сосуществование разных временных пластов в одной постройке и, главное, на то, как время сотрудничает и враждует с архитектурой и архитекторами.
Утрата архитектурой формы не означает утраты самой архитектуры. Как писал Георг Зиммель в эссе «Руина», разрушенное здание всегда сохраняет больше от изначального замысла, чем разбитая статуя или разорванный холст. Можно, как предлагает Зиммель, считать руину материей, постепенно утрачивающей форму, или же наоборот, формой – может быть лишенной функции, а возможно и приобретающей новые функции. Новые руины, постоянно появляющиеся в наших городах, противоречат холодной чистоте модернизма не только потому, что объединяют искусственное и естественное, но и по причине возникновения не предусмотренных заранее функций, порождающих на остатках прошлого все новые формы, и так до бесконечности.
В любом случае, принадлежность руины к архитектуре несомненна, но это, как ни странно, в большей степени ландшафтная архитектура. Руина пребывает на грани между архитектурой и природой, с течением времени все дальше уходя в природу. Однако она не химера, а органичное соединение двух противоположных начал, пожалуй – единственно возможное.
Главные герои этой выставки, помимо самой архитектуры, – люди и время.
Денис Бычихин, специалист по связям с общественностью ТИАМа:
– Люди, создающие и населяющие здания, наполняющие их историями, вещами и надеждами, и люди, стирающие эти здания с лица земли. Люди, «вросшие» в архитектуру, внутри которой существуют, принимающие её, как вторую кожу – со всеми её пятнами, крапинами и ссадинами. И люди, видящие в ней только фон, декорацию, сомнительный антиквариат – если видят её вообще. Разные люди, мы с вами.
И Время в той его ипостаси, которая прекрасно известна искусству – как надличностное начало, превосходящее конечность наших опытов, бушующее за нашими горизонтами, но соединяющее нас с чем-то большим, чем мы – с собственно Бытием. Другими словами, метафизическое время.
Чаще всего люди встречаются с этим большим временем как раз на территории архитектуры – может быть, сами того не замечая. Ведь именно архитектура окружает нас примерами стремительного роста и становления, мощной зрелости и востребованности, старения и разрушения – весь набор этих модусов можно увидеть за одну поездку по городу.
Также и внутри родных стен, которые сначала кажутся большими, потом делаются соразмерными нам и стареют вместе с нами, но, хочется верить, переживут нас — внутри этих стен мы проходим школу смирения перед лицом Времени.
И именно искусство способно показать нам стратегии этого смирения.
Французский философ Гастон Башляр писал: «Поэзия — мгновенная метафизика. В коротком стихотворении поэзии надлежит выразить все одновременно — свое видение вселенной и тайн человеческой души, личность и предмет. Следуй она только за временем жизни — она будет мельче, чем жизнь; и только останавливая жизнь, только проживая сиюминутную диалектику радости и страдания, поэзия может превзойти жизнь. Следовательно, она воплощение самой одновременности, когда даже разорваннейшее бытие обретает цельность… Время поэзии — вертикально».
Вертикальное время – это в равной степени измерение художников, фотографов, архитекторов, музыкантов. Всех тех, кто способен видеть окружающую жизнь единомоментно во всех её фазах – как вспышку генезиса, как замедленный фейерверк цветения и счастья, как музыку шипящих искр, сливающихся с землей, но сохраняющих заряд, который явил их миру.
