Театр научил быть счастливой
– Любовь Федоровна, вслед за классиком Вы можете сказать: вся моя жизнь – в искусстве. Чему Вас научил театр?
– Уметь быть счастливой. На примере тех героинь, которых мне повезло сыграть. Когда я выпускалась из студентов, мне один из педагогов написал напутствие: желаю тебе трудной, но счастливой театральной судьбы. Это действительно трудное счастье – быть актером. Но ты понимаешь, что для мира делаешь что-то важное. Для сердца, сознания, настроения тех людей, которые к нам приходят.
– Вы же приехали к нам издалека.
– Из Куйбышева, нынешней Самары. И для меня тогда это было потрясение. Всё вокруг очень узкое по сравнению с волжскими просторами. Но поскольку это был выбор нашей семьи – муж меня сюда привез, я смирилась.
– Хотя в Куйбышеве было что терять. Театр Монастырского, наверное, самый знаменитый провинциальный театр СССР.
– Я благодарна своей альма матер. Мне там дали такую школу, которая до сих пор помогает жить в профессии. Театр Монастырского – это не только высокая сценическая культура, но и зрительская. Когда я побывала в Самарском театре лет пять назад, была удивлена, что зрители до сих пор приходят сюда в особой одежде. Дети нарядные, женщины в вечерних платьях, переобуваются в гардеробе. Всё, что было создано тогда, живет до сих пор. Но и в Туле театр Рахлина был особым миром, зрители же покупали билеты за месяц вперед, знали, на какой спектакль идут. Меня всё это тогда пленило.
– И в репертуар Вы влились очень быстро.
– Со второго года работы я стала партнершей кумиров тульской сцены Казакова, Асфандияровой. Николай Алексеевич Казаков был потрясающий! Добрейшей души человек, с ним на сцене всегда было такое совместное сотворчество. У меня до сих пор ощущение, что он просто от нас куда-то уехал, и только, но его энергетика осталась в театре. Иногда вообще кажется, что те люди, которых уже нет, незримо в этих стенах присутствуют.
– Вы же застали целое поколение легендарных тульских мастеров – Белоусова, Пчелкину, Коробкина и многих других.
– Николай Степанович Белоусов – человек-легенда. Защитник Брестской крепости. На 9 Мая, когда были особые дни, он приходил, надев все свои награды. Мы и любовались им, и гордились, что у нас работает такой замечательный актер. И как человек он тоже был уникальный. Всегда нам, молоденьким девчонкам, делал комплименты. К премьере дарил открытку или маленький флакончик духов. И эта живительная энергетика в душе отзывалась благодарностью, передавалось в пространство, котором мы жили.
Евгения Ивановна Пчелкина всем молодым артисткам говорила: «Дитя мое, дитя мое». Мы все для нее были дети. Она как председатель месткома выбивала для нас телефоны, какие-то льготы, и правда была такой нашей мамой. Добра очень много было в той жизни. И всё это передавалось в общие человеческие связи. Не было никаких негативных чувств по отношению друг к другу.
В Туле осталась из-за Ясной Поляны
– Вас роли меняют внутренне?
– Конечно меняют. Это мы думаем, что роли кто-то сочиняет, их просто перемещают в нас некие другие силы. Иногда тяжело с этим справляться. После сильных спектаклей, с большой энергетической выкладкой, торможение происходит очень длительное, бывает по нескольку дней. Домашние привыкли, с пониманием к этому относятся.
– Например, в каких спектаклях?
– Ну вот «Дальше будет новый день» потребовал больших внутренних ресурсов, восстанавливаться после него приходится сутки-двое.
– Насколько Вам близка проблематика этого спектакля?
– Близка. Потому что мир стал жестче, и люди тоже. А причина, думаю, в том, что человек начинает подстраиваться под трудности и обстоятельства. Чтобы сохранить душу, надо подпитываться какой-то красотой, сильными впечатлениями от книг, кинофильмов.
– Но Вам не кажется, что та аудитория, на которую в первую очередь рассчитана проблематика и «Нового дня» и «Земли Эльзы», в театр не ходит?
– Ходит. И у меня были встречи со зрителями, случайные или намеренные, когда мне говорили спасибо за эту роль. Один мальчик, ему лет семнадцать, сказал, что хочет обязательно привести тетю на наш спектакль. Это самое дорогое, что может театр сделать для зрителя, – напитать его силой, чтобы дать энергию жить.
– При этом Вы играете и в развлекательных спектаклях. Насколько Вам близок этот жанр?
– Вообще-то я считаю себя комедийной актрисой. И чем я взрослее, тем больше во мне оптимизма и нравится играть комедии. Если драма препарирует состояние души, то юмор иногда может больше, чем болезненная анатомия.
– Когда Вы видите неполный зал, это сильно царапает?
– Ну, может, несколько секунд. Я сторонник четвертой стены. Если я буду смотреть, кто сидит в зале, просто выйду из обстоятельств, в которых существует мой персонаж. Хотя, конечно, вспоминаются те времена, когда в театре всегда были аншлаги. Помню, на спектакль «Родненькие мои», который ставил Вадим Петрович Кондратьев, лишние билетики начинали спрашивать, как только я выходила из троллейбуса, еще на остановке.
– Ну вот сейчас «Грех» опять заставил вспомнить об аншлагах. А ведь вроде бы Толстой, классика.
– Зритель истосковался по сильным человеческим чувствам. Ему надо вспомнить и поразмышлять об этом – что нами движет и кто нами движет. Искусство ведь понятие местечковое. У нас земля Толстого, она пропитана его энергией, которая приходит со всего мира. Кстати, после того, как мы переехали и город произвел на меня удручающее впечатление, я оказалась в Ясной Поляне. И вот там, когда прочувствовала эту энергетику, я поняла, что хочу здесь жить. Поэтому Толстой для меня такая величина…
…которая оставила Вас в Туле.
– Совершенно точно. Здесь у меня семья, сын, двое внуков уже.
– А Вы Толстого часто читаете?
– Иногда перечитываю. Когда готовилась к спектаклю «Грех», перечитывала «Воскресение». Мы сейчас семьей читаем дневники Софьи Андреевны.
– Те самые, о которых в Туле много судачат, но никто не видел?
– Когда мы приехали в Тулу, известный яснополянский доктор Чулков действительно рассказывал, что есть дневники Софьи Андреевны, которые глубоко спрятаны от любопытствующих. Но сейчас всё это издано уже. До меня пока очередь не дошла, жду, когда прочитают другие члены семьи. Но я когда-то читала книжку Жданова, изданную в 1928 году, она называется «Любовь и жизнь Толстого». В ней была опубликована их совместная переписка. Меня это очень сильно впечатлило. Ведь в Толстом, как в любом человеке, всегда происходила внутренняя борьба высших и низших сил. Это близко каждому, поэтому и такой интерес сейчас к Толстому. Это послание в наше поколение через его литературный талант.
«Теребеньки-теребеньки»
– Чем Вам сейчас интересна Тула?
– Всем. Я с таким наслаждением хожу по улицам города и нахожу для себя новое. Набережная сейчас появилась фантастическая. Кремль – это вообще место силы, я прихожу сюда на некоторую реабилитацию. Вообще город стал красивым, он посвежел, помолодел и начинает звучать совсем по-другому.
– Из этого звучания в Вас какие-то словечки влились?
– Без двАдцати говорить так и не научилась. А вообще я впервые услышала здесь: малый, малой, малая, жамки, выражение «ну необыкновенно».
– В театре ведь принято немного позаигрывать с публикой, иногда вставить в текст некий местный колорит.
– Когда мы играем «Боинг-Боинг» в других городах, то горничная в финале вызывает такси на адрес театра, в котором идет спектакль.
– Бывало, что Вы становились объектом каких-то розыгрышей на сцене?
– Миша Матвеев как-то меня разыграл. Моя героиня должна была хватать сумку, уезжая из его квартиры, а он туда наложил тяжестей. Я схватила сумку, и у меня была очень смешная реакция, я ведь не ожидала, что она неподъемная. Потом я, конечно, гневалась сильно. Говорила, что от неожиданности вообще-то могла и спину себе порвать. Он извинялся.
Но вообще когда подобное происходит, начинается более конкретное существование актера на сцене. Бывает и по-другому. Как-то на выездном шефском спектакле «Мышеловка» по Агате Кристи моя героиня села на лавочку, ожидая мужа. В это время из-за кулис вышел какой-то зритель и тоже сел ко мне на лавочку. Я среагировала: «Вы что, заблудились?» – «Нет, я к Вам пришел». Выручил Сережа Абрамкин. Вышел на сцену, взял его под ручку и сказал: «Это мой приятель». А потом увел.
– Текст забывать случается?
– Бывает, что выпадают какие-то слова. Но это только по первому моменту, когда спектакль только начинает рождаться. И суть-то ты всё равно передаешь. Мне рассказывали, когда театр был на гастролях в Словакии, давали пьесу в стихах «Царь Федор Иоаннович». И там актер Виктор Васильевич Григорук забыл текст. Тогда он вместо нужных слов сказал: «Теребеньки-теребеньки». Потом вбегает в гримерку Рахлин: «Виктор Васильевич, как Вам не стыдно?» А он: «Рафаил Павлович, ну они же всё равно не понимают по-русски».
– Была какая-то роль, которую Вы мечтали сыграть, и наконец эта мечта осуществилась? Или не роль, а типаж героини?
– Роли просить нельзя. Это всё судьба. Какую работу тебе мир дает, через нее ты и должен вырасти – в профессии, в жизни. Любая роль знаковая. К примеру, я вам скажу, что большинство имен, которые были у моих героинь, это Софья, Вера, Надежда и сама я – Любовь.
– Маленьких ролей тоже не бывает?
– Они дают некий импульс актеру для становления. Очень важно понять, для чего тебе эта роль дана. Театр – совершенно замечательная среда жизни, в которой можно вырастить в себе тот идеал личности, который ты представлял, когда был молодым. Мы все всегда творим своим собственным выбором.
