Мы продолжаем публиковать заметки, которые к нам в редакцию принес врач Александр Бехтерев. Он жил, работал и просто побывал более чем в сорока городах России. Его рассказы – невыдуманные истории о жизни и смерти.
 |
Люди думают, что верить стоит лишь в нечто такое, во что трудно поверить. Пожалуйста! Был канун Нового года. Мне особенно трудно понять людей, которые ложатся в больницу перед праздниками. Что, им так плохо? Вот и этот мужик. Полынин Иван Федорович. Сидел немного ссутулившись напротив меня на скрипучем стуле и жаловался на боли в левом боку. Так, покалывало иногда при ходьбе.
– Иван Федорович, как давно покалывает?
– Кажется, с месяц. Застудился на ноябрьские. Еще тогда продуло. Покололо, прошло. А потом опять кольнуло. Вот меня жена и отправила к вам.
Ивану Федоровичу скоро на пенсию, выглядит он неплохо, не толстый, не тонкий. Морщин немного. Волосы чуть седые. Я закончил сбор анамнеза, посмотрел, послушал, постучал, помял Ивану Федоровичу живот и отправил в палату. Никак не могу взять в толк, зачем он накануне Нового года решил лечь в больницу. Тут зашла дежурная медсестра и положила мне на стол амбулаторную карту Полынина.
Полынин перед поступлением в больницу сдал все анализы крови, анализы были нормальные. Но карта была очень толстая, и я начал листать ее с начала. И увидел, что десять лет назад моему пациенту поставили диагноз рак желудка. Что он был проопери-рован и выписан из онкологического отделения городской клинической больницы с диагнозом рак 4 стадии с метастазами. Вся «операция» заключалась в том, что открыли, глянули, ужаснулись и зашили обратно. Слишком обширным было поражение органов, чтобы что-то делать. Страшный диагноз. А тут уже прошло десять лет. Что случилось?
Мне почему-то подумалось, что это ошибка. Что это амбулаторная карта другого человека. Я сличил данные истории болезни и те, что были написаны на амбулаторной карте. Все совпадало. Адрес, имя, год рождения.
“ Вся «операция» заключалась в том, что открыли, глянули, ужаснулись и зашили обратно. Слишком обширным было поражение органов, чтобы что-то делать. Страшный диагноз. А тут уже прошло десять лет. Что случилось?
При разговоре со мной Полынин вообще как-то не вспомнил эту историю.
– Иван Федорович, а как у вас все-таки с желудком, не беспокоит? – я не выдержал и стал спрашивать в лоб.
– Да все нормально.
Неужели ошибка, подумал я.
– Скажите, а у вас была операция в 1976 году?
– Да, да, была.
– А что ж вы мне не рассказали?
– Дак вы не спрашивали, доктор, – Полынин был спокоен, и я никак не мог найти у него внешних признаков обреченного на смерть человека. – У меня тогда работа была с командировками связана. Курил много, да и выпить мог, если честно. Изжога замучила, курил я по пачке в день, не меньше... Болеть, сосать под ложечкой стало. Потом все хуже и хуже. Мне предложили операцию сделать. Был такой хирург у нас в медсанчасти, Кузнецов, он еще работал в горбольнице.
– Тяжелая операция была?
– Да нет, все прошло легко. Хирург хороший.
– А после операции?
– Изжога, боли, все прошло. Я курить бросил, сменил работу.
– Подождите, а что говорил хирург? Что врач говорил?
Полынин наклонился ко мне и прошептал:
– Иди на ...!
Я покраснел и посмотрел на него:
– Так врач и говорил?
– Да. Так и говорил. В палате!.. Извините меня, конечно, доктор.
– Да ничего, я знаю, что в хирургии любят крепкое словцо, – на самом деле меня всегда коробило от мата-перемата в хирургическом отделении. Но что делать, это факт.
– А кто вас оперировал?
– Кузнецов Александр Николаевич, слышали?
– Да, – я не просто слышал, Кузнецов преподавал в мединституте общую хирургию, и я сдавал ему экзамен. На экзамене он, конечно, матом не ругался.
– Вы знаете, доктор, я был такой зануда, не зря говорят, что язва не оттого, что ты ешь, а оттого, что ест тебя. Меня тогда много чего глодало. Вот я и приставал на каждом обходе к Кузнецову, что да как. Как операция, а что дальше, а как быстро выпишут...
Тогда он мне ничего не говорил, кроме как спросит медсестру: «Это кто?» Она: «Полынин Иван Федорович». А он так громко на всю палату:
– Иди ты на ..., Полынин, со своей изжогой!
И так на каждом обходе, и чуть начну жаловаться, как он: «Иди на ..., Полынин!»
Я отпустил Полынина и стал изучать амбулаторную карту. Ничего нового. Конечно, случаи исцеления от рака были. Да вспомнить хотя бы Солженицына. Раковый корпус. Сорок лет прожил после болезни. Но все-таки химио-терапия, облучение. Искусно
проведенные операции. А чтобы так? Послать на три буквы и все? Я очень не люблю, когда люди матерятся, особенно не по делу. И всегда был уверен, что слово лечит, но это слово доброе, а тут моя логика жизни получила огромную пробоину. Я понял, что лечить можно и матерным словом. Уметь только надо. Я вот не умею. И еще мне немного жаль было самого Полынина: в его жизни произошло чудо, а он об этом так и не узнает. Ему ведь так никто и не сказал, что за «язва» у него была. Впрочем, а надо ли знать? Чудо это сотворил он сам, пойдя по пути, который указал ему хирург Кузнецов. А Кузнецов? Он-то видел всю бездну болезни. Какую силу характера надо иметь, чтобы ни одним словом, ни одним жестом не сказать больному, что у него там... внутри. Сохранить больному возможность использовать в качестве лекарства только веру в выздоровление... Больше ничего не оставалось.
Так что все по делу, Полынин, иди... (нет, не могу) и живи долго и счастливо.
Саша Бехтерев.
