Мы продолжаем публиковать заметки, которые к нам в редакцию принес врач Александр Бехтерев. Он жил, работал и просто побывал более чем в сорока городах России. Его рассказы – невыдуманные истории о жизни и смерти.
 |
Счастье – это хорошее здоровье и плохая память.
Элизабет Тейлор
Терпеть не могу актеров в реальной жизни. Это бесконечное позерство. Любое слово, любой жест – все наружу, напоказ, чтобы еще хоть капельку народной любви... А внутри пустота и бесконечная глупость. Ну что, что может знать Элизабет Тейлор о счастье? И тем более о потере памяти? Не дай бог ей это испытать. Я-то знаю, что это такое.
В 1990-м году я заведовал отделением неврозов в больнице на Владимирской. В конце лета к нам привезли неизвестную. Обнаружили ее в парке культуры и отдыха. Лето заканчивалось, было холодно, а девушка ходила обнаженная. Ее задержала милиция, но так как она не могла ничего объяснить, привезли к нам. Никаких следов насилия. Она просто ничего не помнила и ничего не говорила.
Около недели пытались установить ее личность. Неизвестная молчала. Конечно, без лекарств не обошлось, хотя от чего мы ее лечили, сказать сложно. Если она не могла уснуть – давали сно-творное, плакала – давали антидепрессанты, смеялась и хохотала – успокоительное. Где-то через пару недель она начала со мной говорить.
– Как вас зовут?
– Не помню...– огромные ресницы, глазищи, смущение.
– Какое сегодня число?
– Семнадцатое августа! – с радостью, как будто эта дата принесет счастье.
– Правильно, – я невольно заряжался ее настроением. – А сколько вам лет?
Ресницы заметались:
– Не знаю...
Она сомневалась, но все-таки мы все вместе решили, что ее зовут Виктория. Я предложил принять эту версию за основу, а потом, если что, внести уточнения. И мы стали думать, как узнать ее фамилию, дату и год рождения, адрес или еще что-то. Такая игра. Постепенно память Виктории начала выдавать нам описание места, где она училась. Что-то связанное с музыкой. Может быть, консерватория. Это обнадеживало. Жаль, что Виктория не могла ничего вспомнить о своей семье и близких. Я уже думал, как навести справки, но тут милиция сделала свое дело, и появилась мама Виктории. Действительно, Виктория звалась Викторией. Родилась в этом городе 18 лет назад. Внешне очень похожа на молодую Элизабет Тейлор. Очень яркие глаза, чувственные губы, только волосы у Виктории были подлиннее и рот чуть шире. Но манерой держаться, общением Виктория больше смахивала на Одри Хепберн. Надо сказать, что в этот год у нас произошел культурный взрыв: в отделении появился видеомагнитофон, и мы вечерами стали смотреть фильмы, которые никогда не видели. Врачи кафедры ездили за границу чаще обычных смертных и привозили фильмы. Поэтому Викторию у нас так и звали – «римские каникулы», учитывая, что там тоже у принцессы что-то случилось с памятью. Ей дали лекарство, и она, сбежав из дворца, потерялась в незнакомом городе. Ну а там любовь и все такое. Что выпила Виктория, чтобы попасть обнаженной в парк, никто так и не узнал.
Но как легко и приятно было общаться с Викторией! Ее любили все, от медсестры Дианы Валерьевны, всеми недовольной и всегда ворчащей, но безумно любящей больных и свою работу, до самой последней психопатки, которая изводила всех своими комплиментами и лестью, Калерии, а на самом деле проходившей некогда принудительное лечение за убийство. Я тоже получал неимоверное удовольствие от общения с Викторией. Мы не могли часами сидеть и разговаривать в ординаторской – у меня, кроме нее, было еще 75 больных, с которыми надо было и поговорить, и назначить лечение. Но каждое мгновение, когда удавалось просто перекинуться словом, заряжало неимоверно. Я просто боялся попасть под обаяние Виктории и влюбиться в нее. А она улыбалась мне так, как будто ждала встречи со мной всю жизнь и вот это случилось.
Но было одно «но», безумное но: у Виктории напрочь стерлась личная история. Все, что касалось ее личности, стерлось из ее памяти. Остались навыки: она читала, играла на пианино. Но она не помнила ни одного человека из своей прошлой жизни, ни друзей, ни подруг, ни родственников, ни даже маму.
Е е мама, Мария Ивановна, работала в библиотеке пединститута. Удивительно интеллигентная, тактичная, такая светлая и добрая женщина. Она тоже не знала, что случилось с Викторией. Виктория была мила и обворожительна со всеми, кроме Марии Ивановны. С ней она была холодна и очень далека.
– Александр Валентинович, – Виктория на мгновение теряет улыбку и окунается в печаль, – я понимаю, что Мария Ивановна моя мама. Но я не помню. Я не ощущаю... не знаю, как это объяснить. Я не чувствую, что это ма-а-ма... Это страшно больно. Я очень мучаю Марию Ивановну, но я... не могу! Ничего не могу сделать.
– Да...
– Можно, я еще побуду в отделении. Вы поможете мне? Я не готова жить с абсолютно чужим человеком, – в глазах такая бездна отчаянья, что я готов был весь мир перевернуть, чтобы найти и вернуть в них радость. Но я врач, поэтому веду себя сдержанно и отвечаю просто:
– Да, Виктория. Все будет хорошо!
А время шло. Уже второй месяц Виктория находилась в отделении.
Я встречался с мамой Викторией один раз в неделю.
– Мария Ивановна, как дела?
– Доктор, скажите, что делать? Что мне делать? – Мария Ивановна была улыбчива, как дочь, но чувство тревоги делало ее лицо и улыбку виноватой.
– Мария Ивановна, начинайте с прогулок. Давайте на этой неделе вы начнете вместе гулять. Может быть, обсуждать книги, – Виктория много читает. Потом будете брать ее на выходные, когда она привыкнет к вам, потом...
– Спасибо, доктор, я поняла, я готова, я буду бороться...
– Не надо бороться, Мария Ивановна. Надо принять ситуацию такой, какая она есть. Это раз. И второе – строить отношения с Викторией. Вы обе все-таки можете подружиться, если будете относиться друг к другу на равных.
– Господи...
– Да. Все наладится.
Через месяц Виктория согласилась выписаться домой. Она уже неплохо ладила с мамой. Но память так и не вернулась к ней. Через год я встретил Марию Ивановну и Викторию на улице. Они шли под руку и о чем-то живо разговаривали.
– Здравствуйте, доктор! – Мария Ивановна улыбалась, а Виктория прямо запрыгала, держась за руку матери, – как мы рады вас видеть!
Я посмотрел на Марию Ивановну и понял, что они дружат, у них получается, но они – чужие. Пока. Я постоял с ними, потом пошел дальше вдоль Центрального парка культуры и отдыха. Шел и думал, что не знаю большего наказания, большего испытания, как потеря памяти у твоего ребенка. Когда все, что было прожито, пережито, не просто обсеценилось, а стерлось, исчезло, улетучилось без следа и шансов на возвращение. Нет, милая Элизабет, не дай бог потерять память и при этом оставаться в добром здравии. Не дай бог такого счастья...
“– Александр Валентинович, – Виктория на мгновение теряет улыбку и окунается в печаль, – я понимаю, что Мария Ивановна моя мама. Но я не помню. Я не ощущаю... не знаю, как это объяснить. Я не чувствую, что это ма-а-ма... Это страшно больно. Я очень мучаю Марию Ивановну, но я... не могу! Ничего не могу сделать.
Саша Бехтерев.
