В 1914 году, по сообщению «Тульской молвы», через Тулу прошел, направляясь из Воронежской губернии в Петербург, небезызвестный самоотреченец Сережа Попов, «дошедший в жизни до полного соответствия со своими взглядами».
«Отрицая частную собственность, он не имеет буквально ничего, кроме халата и одной пары белья, которые сшиты им самим из простой деревенской холстины. Сережа Попов ведет бродячий образ жизни, останавливаясь там, где примут, дадут кусок хлеба и работы, и часто ночует там, где застает ночь».
Более подробно о судьбе этого человека рассказал секретарь Толстого Валентин Булгаков.
Сережа Попов родился в 1887 г., в Петербурге, в интеллигентной семье. Отец его, рано умерший, был «кандидат коммерции». Родной дядя Сережи ко времени возникновения дела о воззвании был товарищем председателя окружного суда в одном из губернских городов, а брат – инженером. Мать его проживала безвыездно в Петербурге.
Впрочем, Сережа давно порвал с семьей все связи и даже мать навещал крайне редко. Он вышел из 7-го класса гимназии (Императорского Человеколюбивого О-ва в Петербурге), чтобы с тех пор вести образ жизни бездомного Божьего странника.
История внутреннего переворота Сережи была такая.
Как-то один из товарищей по гимназии подал Сереже книжку – «В чем моя вера?» Толстого со словами: «Вот какая-то поповщина! Не хочешь-ли почитать?» Сережа прочел книжку и поразился новизною и глубиною открывшегося ему жизнепонимания. Толстой сильно заинтересовал его. После того, сидя в садике, около Исаакиевского собора, Сережа прочел как-то рассказ «Молитва» – Толстого, и был до слез тронут его содержанием. Затем последовало уже систематическое изучение религиозно-нравственных писаний Толстого, преобразившее духовный мир юноши.
…Бросив гимназию, Сережа Попов, как и большинство неофитов «толстовства», увлекся, по его словам, сначала преимущественно внешней, казовой стороной учения: бросил паспорт, опростил до последней степени весь обиход своей жизни и т. д. Вместе с тем, ему не раз приходилось ловить себя на различных душевных недостатках: пристрастии к спорам, раздражительности с матерью и т. д. «От меня ускользнуло главное», – сказал тогда самому себе Сережа: это то, чтобы во всяком положении быть добрым». Он понял, как важна, помимо чисто внешней последовательности, эта скрытая от других людей внутренняя работа над собой, работа над своим духовным совершенствованием.
…А затем он узнал о существовании так называемых "толстовских" земледельческих общин, и его потянуло туда. В течение длинного ряда лет Сережа исколесил чуть-ли не всю Россию, навещая друзей и единомышленников по разным губерниям и областям или работая у крестьян. Он предлагал людям свой посильный труд, не беря за него никакого вознаграждения, довольствуясь только пропитанием. Охотно делился с каждым, встречавшимся ему, человеком также и своими взглядами. Но, главное, поучал не словом, а жизнью.
Он постепенно выработал в себе удивительную незлобивость и мягкость. Ко всем относился одинаково кротко и любовно, обращаясь не только к людям, но и к животным, как к братьям. Он не брезговал никакой самой грубой и неприятной работой. И трудился настолько добросовестно, что первое время, от непривычки и от чрезмерного напряжения, с ним случались даже обмороки. Потом он вработался во все сельско-хозяйственные работы и нес их, как заправский работник.
В личной жизни был крайне воздержан и прост. Одевался во что Бог пошлет, что дадут добрые люди, лишь бы прикрыть тело. «Хорошо, брат, – даже мужички не завидуют»! – говорил он мне про тот костюм, в котором застало его наше описание. Спал на соломе. Не употреблял в пищу не только мяса или рыбы, на даже молока и яиц, а также меду, – на том основании, что, как ему не раз приходилось наблюдать, все, даже лучшие, пчеловоды нередко, по неосторожности, убивают пчел. Не употреблял он и обуви из кожи.
Сережа любил и жалел всякое живое созданье. Он, например, отвергал пользование трудом лошадей в хозяйстве, и, если ему случалось самостоятельно засевать хлеб или сажать картошку, то он не запахивал поле лошадью, а сам вскапывал лопатой...
Поработавши в одном месте, Сережа мирно прощался с хозяевами и шел дальше, в другое. Круг общения его с людьми и со всем миром Божьим, таким образом, никогда не замыкался.
Очень часто по дороге Сережу останавливали какие-нибудь деревенские или уездные власти и требовали пред'явить паспорт. Но Сережа давно уже отказался от паспорта и не имел его при себе. Тогда его спрашивали, кто он такой и из какой губернии.
– Я – сын Божий, по телесной оболочке – Сергей Попов, – отвечал обыкновенно Сережа. – Все люди – братья. Весь мир – дом Божий, вся земля – Божья, а губернии – это самообман, мираж...
Но власти настаивали на ответе о звании, происхождении и т. д. Сережа отвечал то же самое. Его ругали, били, – ничего не помогало. Тогда кроткого упрямца хватали и сажали под арест в какой-нибудь клоповник, на месяц, на два, а иногда и больше, пока стороною собирали о нем необходимые справки. В конце концов, его обыкновенно выпускали, при чем, за время более короткого знакомства с ним, отношение к нему его гонителей совсем менялось: вместо ожесточения, они начинали испытывать к «брату Сергею» почти любовь.
– На тебе, Сережа, двугривенный, пригодится в дороге! – бывало, обращался к Сереже, выпуская его из плена, какой-нибудь сердобольный исправник, может быть, недавно угощавший «бродягу» тумаками.
– Благодарю, брат! Я уже обедал сегодня, брат! – отвечал Сережа своему недавнему притеснителю и, кротко отклонив дар (он старался не иметь денег), отправлялся дальше...
Так протекала его подвижническая жизнь.
Лето 1914 года Сережа Попов проводил на хуторе некоего С. М. Соломахина, «толстовца» из сектантов, близ с. Хмелевого, Тульского уезда. На земле, принадлежащей Соломахину, Сережа вырыл себе в лесу землянку, и там жил, днем выходя на работу к крестьянам, которые платили ему за труд натурой - картошкой и хлебом.
