Алла Мальченко. Фото Фото Depositphotos/PhotoXPress.ru
Мы познакомились в раннем детстве. Мне было три годика, Наташке – два. Мама привела ее за ручку через дорогу, потом по неровному, с трудом преодолеваемому тротуару познакомиться с такой же маленькой девочкой, чтобы дети общались.
В обеих наших семьях было по одному ребенку (очень частое явление для послевоенных семей в Туле), и ее родители были озабочены тем, что ребенку не с кем было играть. Мы полюбили друг друга с первого взгляда. Наташка была такая хорошенькая: огромные голубые глаза, совершенно белые волосы, вся по-детски пухленькая, ручки и ножки в перевязочках. А как забавно она картавила! Я помню то «историческое» место на улице, где началась наша дружба длиною почти в семьдесят лет.
У нас было по-настоящему счастливое детство. Но вот наступило наше гораздо менее счастливое отрочество. Наташкиного папу, который был майором медицинской службы, перевели на новое место службы, в Москву. Как гром среди ясного неба было для нас обеих это сообщение.
После нескольких лет общения во время школьных каникул и постоянной почтовой переписки мы уже обе достаточно подросли для того, чтобы самостоятельно путешествовать друг к другу в гости. К тому же Наташкиному папе наконец-то дали хорошую квартиру на Университетском проспекте, в которой у Наташки была своя комната. Тут-то и началось наше планомерное знакомство со столицей. Нас спокойно отпускали довольно далеко от дома, предварительно проинструктировав по поводу наземного транспорта и метро. Мы побывали в разных частях города, почти во всех знаменитых парках, кое в каких музеях и театрах. С тех пор я полюбила Москву нежной любовью. Я помню, как у меня пела душа, когда я ехала на встречу с моей любимой подружкой и нашей замечательной Москвой.
Я мечтала приехать после школы учиться в каком-нибудь московском вузе.
Но несмотря на золотую медаль, с которой я окончила школу, мама не смогла отправить меня учиться в столицу. Пришлось поступить в Тульский педагогический институт. Вдруг совершенно неожиданно у меня проявился интерес к гуманитарным наукам. И как бы рьяно учителя моей школы не отговаривали меня от этого «опрометчивого» решения, я начала учиться на факультете иностранных языков. Наташка тем временем тоже закончила школу и пошла изучать математику в педагогический институт. Ни она, ни я не сомневались, что работать учителями в школе мы не будем.
Именно на студенческий период выпал апогей расцвета Наташкиной красоты и женской неотразимости. У меня сохранилась фотография той поры, на которой Наташка сидит на лавочке в Измайловском парке. Красавица, осознающая силу своих чар. Прическа в стиле Марлен Дитрих крутой волной светлых волос спадает до плеч, гордая посадка слегка откинутой головы, огромные глаза мечтательно устремлены вдаль, стройные ножки лежат одна на другой. Посмотришь на нее, и становится понятно: ни один парень не сможет пройти мимо и не влюбиться. Так оно и было – в любой компании молодые люди начинали соревноваться за ее внимание.
Студенческие годы проносятся быстро, и вот мы уже на последнем курсе. Зимой я приехала в Москву просто так – погулять, повидаться с Наташкой, сходить в какое-нибудь кафе. Приехала не одна, со своей приятельницей, бывшей одноклассницей (о чем позже здорово пожалела). Наташка показалась мне какой-то задумчивой и невеселой, однако говорить о своем настроении в присутствии чужого человека явно не хотела.
Мы сходили в кафе на улице Горького, выпили по модному тогда коктейлю, отстояв небольшую очередь, выкурили по обязательной в то время сигаретке, и уже нужно было бежать на электричку в Тулу.
Последний курс – время хлопотное: экзаменов, зачетов и прочих дел было очень много. В следующий раз я вырвалась к Наташке уже весной. Подхожу к двери их квартиры и не понимаю, зачем там стоит детская коляска. Дверь открыла Наташка, какая-то вся замученная, без прически, в халате, а из ее комнаты раздается писк… Всё стало понятно – у Наташки ребенок! Мне раньше приходилось читать, что материнство делает женщину счастливой. Тут я увидела, что не всегда.
А дальше пошел подробный рассказ о ее необыкновенном романе с аспирантом Нефтехимического института, который все называли «керосинка», о том, как он понравился ее родителям, как они все ему доверяли. И о том, что он должен был уехать на Тихий океан для сбора данных для его диссертационного исследования и вернуться только через год, и всё это стало ясно, когда она поняла, что беременна. Родители уговаривали дочь принять «ра-зумное решение», но она твердо верила, что он вернется и все будут счастливы. И верила она в это до тех пор, пока не встретилась с ним случайно в коридоре общежития «керосинки», когда и потеряла сознание.
В связи с моим приездом у Наташки созрел план, как можно использовать меня и побороться за свое счастье. Ради подруги я была готова на что угодно. По этому «великому» плану я должна была начитаться статей из Гражданского кодекса и выступить в роли юриста, защищая ее интересы. Я была в ужасе, однако отказаться не посмела. Засела за чтение.
Наташка через своих приятелей узнала, где и с кем в данный момент проживает ее возлюбленный. Оказалось, что он снимает квартиру со своей новой пассией совсем недалеко. На следующий день мы завернули в одеяльце маленького Сережку и двинулись в наступление. Когда позвонили в дверь, открыла миловидная и очень сообразительная девушка, которая сразу всё поняла, предложила нам войти, положить ребенка на диван и вызвала по телефону виновника событий. Прибежал он очень быстро, вероятно, его лаборатория была недалеко.
Я наблюдала за ним – лысеющий молодой человек с воровато бегающими глазами, явно напуганный нашим визитом, ни разу даже искоса не взглянувший на ребенка.
Особенно он побледнел, когда Наташка представила меня как юриста, который взялся помогать ей с ее проблемой. Я не помню, что я несла, используя ту фразеологию, которую успела выучить накануне, но испуг предполагаемого «ответчика» придавал мне какую-то уверенность в правоте моего дела. Выпалив всё и увидев, что Наташка вознамерилась всплакнуть, я предложила завершить наш визит и дать всем сторонам возможность обдумать ситуацию.
Когда мы выкатились на улицу, я почувствовала себя ужасно уставшей, по спине струился пот. Пришли домой, Наташкины родители ожидали от нас какого-то продвижения дела, однако похвастать было нечем. Часа через два в квартире раздался звонок – позвонил Наташкин возлюбленный и предложил ей встретиться недалеко от ее дома, только при условии, что не будет юриста. Наташка обрадовалась, тут же принарядилась и побежала, как она подумала, на свидание. Вернулась она довольно быстро, уже без блеска в глазах. Ей был задан один вопрос, хочет ли она всё еще выйти замуж, на который она ответила положительно, думая, что за него. Наташке было сказано вести себя тихо и ждать звонка. Услышав это всё, мы подумали, что опять будет обман. На следующий день мне нужно было уезжать, что я и сделала с очень тяжелым сердцем.
Следующий мой приезд состоялся месяца через два. Дверь мне открыл весьма симпатичный и очень молодой парень, который уже женился на Наташке (очень скромно, без свадьбы) и усыновил Сережку.
Судя по тому, что я могла наблюдать своими глазами, он знал, как ухаживать за младенцами, вставал к Сереже по ночам, пеленал его, прикармливал. Многие родные отцы не могут быть столь полезными детишкам, как этот фактически чужой человек.
Я смотрела на Наташку и понимала, что в ее душе борются два чувства – любви и ненависти к этому демону-соблазнителю, и больше в ее душе не было ни места, ни сил ни на какие другие чувства к другим людям. Так моя дорогая подруга входила в свою взрослую жизнь.
А дальше потянулись будни вполне успешной жизни. Наташкиному отцу дали новую просторную квартиру в связи с бурным увеличением семейства, но только уже на окраине Москвы, в Чертаново. И полюбила я этот их новый район от всего сердца – огромное количество продуктовых магазинов, рынок, кинотеатр – всё рядом, да еще и лесной массив был не так загажен вначале. И покупки сделать, и погулять было где. А самое главное, он был первым на пути из Тулы. Два с половиной часа – и я у Наташки. Да вот незадача, обнаружились неразрешимые противоречия между двумя хозяйками. Тетя Леля, Наташкина мать, была сверхъестественная чистюля. Я помню, часто просила ее показать, как она умудряется свертывать поглаженное белье так, что в шкафу на полочке оно лежит как по линейке выверенное. И так было во всем.
Наташкин отец, по моим представлениям, настоящий глава семейства, и тут нашел решение проблемы.
Он купил маленькую кооперативную квартирку для себя и жены метрах в двухстах от Наташкиного дома.
Всем удобно – можно отвести Сережку к дедушке с бабушкой, можно пойти в гости к ним, а ссориться из-за плохо помытой посуды не нужно. Тут мои друзья почувствовали, что такое настоящее счастье москвича и свобода. Даже решили завести второго ребенка, что не замедлило быстро свершиться. Родился опять мальчик, с какими-то медицинскими проблемами, требовавшими серьезного внимания, которые, впрочем, быстро рассосались, но оставили след на всю жизнь ребенка в виде лишнего веса. Мальчик был молчалив, толст, неулыбчив, очень похож на отца и весь в белых кудряшках, как Наташка в детстве.
За длительный период общения с Наташкиной семьей я не помню, чтобы ее второй сын что-нибудь сказал мне или ответил на мой вопрос. И так со всеми, хотя позже стало ясно, что он вполне нормальный ребенок, который хорошо справлялся со школьной программой. А вот с Сережкой начались проблемы – сначала с глазами (он начал терять зрение), прописали очки, стали заклеивать один глаз. Как-то ситуацию удалось выровнять, а потом стало ясно, что назревает большая проблема с неправильным прикусом – было непонятно, что он говорит.
Спать ребенок ложился в какой-то «лошадиной упряжи», чтобы якобы выправить челюсти. Мне его было искренне жаль, и было очевидно, что это лечение не пройдет бесследно для его нервной системы. В школе он учился сносно, приходил и уходил всегда один, никаких друзей у него не было. Не могу сказать, что он был необщительным ребенком, мы с ним любили попеть и потанцевать под модную тогда детскую пластинку «Чунга-Чанга», играли в буйные игры с мячом (малоуместные для дома) и просто могли поговорить по душам.
Как это часто случается в жизни семьи, мирный период заканчивается и начинаются потрясения. Несчастье пришло откуда не ждали. Виктор, в «мирной жизни» почти незаметный, очень тяготился тем, что у него не было друзей, что явно чувствовалось его немосковское происхождение. Он с удовольствием ездил в командировки на Урал, где его лаборатория ставила эксперименты по захоронению радиоактивных отходов. Оказываясь в глубинке, он мог спокойно и совершенно честно объявлять себя москвичом, эдаким носителем столичной цивилизации. Несмотря на «серьезный» возраст, он любил ходить на местные танцы, знакомиться там с девушками, ухаживать за ними. Однажды такое ухаживание закончилось очень плохо. Нашли его на утро в овраге с пробитой головой. Оказалось, не за той девушкой поухаживал: на днях ее кавалера проводили в армию, и друзья решили «наказать» того, кто ничего и знать не мог о существовании солдатика. Мужская солидарность.
Сначала Виктора начали разыскивать с работы, выяснилось, что он прибыл, а потом пропал. Через некоторое время обнаружили его в больнице, ничего не помнящим и в тяжелом состоянии.
Около месяца ему пришлось пролежать в больнице, прежде чем он вспомнил, кто он и кому нужно послать телеграмму с просьбой выслать денег на обратную дорогу. Вернулся в Москву вроде бы Виктор, только очень странный. У него случались страшные приступы: он кричал что-то невнятное, бил кулаками в стены, потом успокаивался, пил какие-то капли типа настойки женьшеня, опять впадая в состояние возбуждения. В периоды покоя он рассказывал, что обрел удивительную способность запоминать тексты. После одноразового просмотра довольно большой газетной статьи мог воспроизвести ее дословно. А вот на работе память его явно начала подводить: то вытяжной шкаф забудет включить, то радиоактивное вещество оставит на столе. Сотрудники заволновались, да и было с чего – кому хочется облучиться из-за чьей-то забывчивости? Виктора уволили по причине профнепригодности.
Нам с Наташкой было понятно, что ему нужна психиатрическая помощь, но получить ее оказалось чрезвычайно трудно. В ту пору вышел закон, по которому человека можно лечить в психлечебнице только тогда, когда он пришел сам и сказал, что болен. Нам пришлось обойти много лечебных учреждений, прежде чем Виктора начали лечить. Диагноз был ужасный – шизофрения. Собственно, это был конец семейного покоя и какого-никакого счастья. На работу он так никуда и не устроился, стал попивать (что врачи категорически ему запрещали), попадать под машины, то и дело ходил на костылях. Чем хуже было его состояние, тем увереннее он говорил, что проживет до ста лет. Нет, не получилось – умер неожиданно от сердечной недостаточности в пятьдесят с небольшим.
Наташкины дети подросли, младший учился в институте, а Сережкина «карьера» оказалась уж совсем неприглядной. После школы он пошел получать рабочую профессию токаря в политехнический колледж. Ни одного дня по этой профессии он не проработал и оказался официантом в ресторане. И так ему понравилось «отдыхать», как делали его клиенты, что мы только и слышали от него про это желание. Вскоре его уволили и оттуда. И тут в его жизни появилась девушка-лимитчица. Совершенно бессловесное существо, мне даже показалось, недоразвитое. Мы всё не могли взять в толк, как такое убогое существо родители могли отпустить с карельского хутора на заработки в Москву. Но то было особое время – ее величество ПЕРЕСТРОЙКА. Всем посносило башни.
Тут и Сережа решил, что ему настало время создавать свою семью и обосновываться в отдельной квартире. Начались скандалы с требованием разменять их замечательную квартиру и выделить ему комнату с подселением. В конце концов квартиру разменяли, комнату в коммунальной квартире Сережа благополучно пропил и поехал вслед за своей девушкой в Карелию, на хутор, где нужно было вкалывать и очень редко отдыхать. Семья девушки посмотрела на «безрукого» москвича и отправила его назад в Москву. Добирался он без копейки в кармане, на третьих полках, а иногда и в товарных вагонах. Когда явился к Наташке, она сказала, что кормить его будет, а вот о прописке пусть он не мечтает, потому что из-за него семья лишилась такой замечательной квартиры. Так Сережа превратился в бомжа. Его утро начиналось рано – он обходил мусорные баки, собирал стеклянную тару и сдавал ее на выпивку. Ниже упасть было уже некуда.
Вот так печально сложилась судьба искусственно созданной семьи моей любимой подруги и красавицы, Наташки.
