Эти воспоминания были написаны через много лет после тех событий 1941 года, но настолько ярко и с такими подробностями, что мы и сейчас чувствуем, как девушка Мария, которой и было-то тогда 20 лет, пережила произошедшее с ней на передовой и в немецком плену. Мыслями, по-видимому, она возвращалась к случившемуся постоянно. Однако этот рассказ, кажется, не публиковался никогда. Нет ведь в нем ни пафоса, ни напускного героизма. Только повествование о том, как всё было на самом деле.
Бой при станции Черепеть
Вначале немного биографии. Мария Васильевна Романцова родилась 26 ноября 1921 года в Орловской области в семье учителей. Отец умер в 1926 году, оставив матери шестерых детей. Мария Васильевна была предпоследним ребенком, почти самой младшей. Детство прошло в Орле у родственников, потом в Ленинском районе Тульской области. Мама продолжала работать учительницей, а Мария окончила в 1940 году десять классов в Яковлевской средней школе, потом работала инспектором в Ленинском райфо – районном финансовом отделе.
Когда началась война, она добровольно пошла учиться на сандружинницу с другими комсомольцами района. В сентябре их зачислили в истребительный отряд (батальон), которым командовал майор Василий Иванилов. И уже в конце этого месяца их направили в Плавский район спасать хлеб из элеватора на ст. Горбачево. «Железнодорожное полотно станции немец постоянно бомбил, но через два-три часа пути восстанавливались, хлеб увозили. Мы, девушки, выполняли разные работы по кухне, по перевязке раненых, дежурство, уборка и пр.», – вспоминала Мария Васильевна.
Хлеб из горящего элеватора выносил командир – Василий Иванилов. Всего тогда отправили в тыл один миллион двести тысяч пудов хлеба, спасли более шести тысяч свиней.
В середине октября отряд перевели в Тулу, где разместили в помещении бывших яслей около Московского вокзала. «Там мы учились, ходили на стрельбища. В книге «Битва за Тулу», выпущенной в 1969 году Приокским издательством, на 80-й странице есть фото, где мы сфотографировались на стрельбище».
Медицинская сестра истребительного батальона Тамара Зотова. Погибла в бою при ст. Черепеть в 1941 г.
21 октября 1941 года бойцы истребительного батальона прибыли вечером на ст. Черепеть, зашли в окопы. А утром 22 октября был первый бой с превосходящими силами фашистов. Дальше – всё со слов самой Марии Васильевны, то, что она вспомнила и записала 18 октября 1986 года:
«…Немцы видели, когда приехал батальон полка НКВД, позднее – наш истребительный батальон. Немцы рассказывали нам, что они сидели на чердаках зданий при ст. Черепеть, ждали утра. Силы были слишком неравны и, имея большое превосходство в вооружении, технике, они быстро окружили нас.
Я была в первом взводе с Катей Мосечкиной у командира взвода И. Д. Васильева. Когда был приказ отходить, то В. М. Иванилов лично сам руководил нами – бойцами, матерился в своих командах, просил отходить за железнодорожную насыпь ползком, не в рост идти. Вот тут, при отходе, меня ранило в грудь (в мякоть, навылет) разрывной пулей. Потом слышу немецкую речь, то есть бегут к нам немцы и орут. У меня мелькнула мысль: бежать быстро до шпал и спрятаться. Я приподнялась, и меня ранило в левую ногу выше колена. Я упала, и вторая пуля в эту же ногу рядом. Слышу, зовет меня Катя Мосечкина. Я подняла голову – она лежит слева от меня, в пяти-шести шагах, с окровавленным лицом и руками, поднятыми вверх. Всё. Лежу тихо, как упала, вниз лицом.
Одета я была в военные сапоги, в домашних лыжных брюках, сверху комбинезон, шапка с ушами (дали ребята), как мужчина. И вот голос живой с немецкой речью: «Вставай, быстро». Я встаю, показываю, что не могу идти. Подвели двух наших с батальона полка НКВД, которые и перевязали мне ногу, спросили: «Есть комсомольский билет? А то расстреляют сейчас, нас уже обыскали». Я тайком передала им комсомольский билет, чтобы порвали.
Шли долго, я хромала, хотела жить. По дороге лужа, а нагнуться не могу. Ребята давали мне в пригоршнях рук воду. Кругом меня конвой немцев на лошадях. По пути много убитых, некоторые раненые стонут и просят о помощи, а немцы расстреливали их (только дымок).
Сбор пленных у амбара. Допрашивали: «Где ваши командиры?» «Вы знаете, что мы не военные», – отвечаем. Нас оказалось трое: я, Нюра Сухорукова и Надя (из Тулы), фамилии не помню.
Немцы некоторых раненых мужчин подобрали, человек 25 лежали на траве. Сидели почти до вечера. Смирнов Паша (вместе работали с ним в райфо) всё подходил ко мне и спрашивал, как я себя чувствую. Говорил: если сейчас нас не расстреляют, то еще поживем.
Я понимала из разговоров немцев, что нас сейчас отправят пешком за семь километров в Лихвин. Построили по шесть человек. Я с трудом спустилась из амбара. Строюсь к женщинам, но меня немцы отводят прочь. «Почему? Вы меня расстреляете?» – спрашиваю. Мне отвечают: «Да, да».
Откуда у меня явилась прыть – и ходить я стала лучше, и доказываю им, что сама дойду.
Пригласили переводчика. Во-первых, разрезали мне лифчик и немцы в очередь стали фотографировать меня, кто успел. Перевязали грудь бинтом и наложили сверху пластырь крестом. Во-вторых, поставили рядом со мной двух наших, маленького и длинного. Просили нас улыбаться, а сами фотографировали.
Плен
Пошли и поехали. Раненых мужчин и меня разместили на колхозных лошадях на телегах. Ноги мои висели, отекли. Моросил дождь всю дорогу.
Привезли меня и сложили в темную без света комнату, жарко натопленную, на солому, на первом этаже больницы.
Утром пришли ко мне Нюра с Надей и увели меня жить в заразное отделение, где разместились раненые мужчины. С питанием было плохо, особенно мужчинам.
Немцы на улице, под нашими окнами, готовили пищу в походных кухнях. На наших глазах драли свиней, телок, вырванных у населения, и готовили обед, а мы нюхали.
Правда, девчата где-то отыскали муку, плитку и заваривали кипяток. Потом нашли железный обливной кувшин литра на три-четыре, и я постепенно лично, хромая, стала выходить к повару, когда никого рядом у него не было, и просила по-немецки: «Можно я приду? Когда можно?» Немцам нравилось, что я говорю по-немецки, так я приносила кувшин мясного.
Девчат заставляли работать – принимали раненых немцев в госпитале, оттуда приносили кусочек хлеба.
Вот так жили и ждали меня, когда я поправлюсь, и нас троих тогда отправят в немецкий госпиталь в Калугу.
Мужчины очень голодали, раны у них гноились, медикаментов не было, сами грязные лежали, вонища. Немцы приставили к раненым мужчинам пленного военного врача, еврея, он лечил их. Этот врач помогал мне овладеть разговорной немецкой речью, я ежедневно занималась, записывала.
Не знаю судьбу этих мужчин, вряд ли кто-то из них остался в живых. Врач дал мне свой домашний адрес, и я несколько раз писала его семье, отвечали, что не вернулся домой. Не вернулись домой и здоровые мужчины наши, попавшие тогда в плен, – сосед по дому Паша Смирнов и другие с Ленинского района.
Меня били три пули, но ранения были удачные, так как ни одна пуля не задела кости, а все навылет. Поэтому почти без ухода сама стирала свои бинты и перевязывала. Я быстро становилась на ноги. Хромала, но ходила.
В октябрьские праздники был повешен Саша Чекалин. Девчата ходили туда, он долго висел с табличкой на груди.
Мы боялись отправки в Калугу, и я решила действовать. Заявляла немцам, что мы не военные и не медики, а рыли окопы и попали вместе, и т. д. Вызывали нас в штаб города, чтобы поехать на машине в Калугу, но всякий раз в машинах полно наших пленных – грязных, обросших и как сельди в бочке, в тесноте. Мы не садимся, и всё, машины уходят.
Потом я просила отпустить нас домой в Яковлево. Смотрела на их карту в штабе и показала точку на карте, будто наше место, занятое уже немцами, они не проверили. Отпустили нас домой, дали отпечатанную бумагу – пропуск.
Было это 22 ноября 1941 года. Шли мы по немецкой дороге. Население не пускало нас ночевать – боялись, кругом немцы в домах. Я иду в дом сама, прошу немцев: «Можно?» и т. д. Иногда видела немцев голых в домах, но стоит заговорить – одевались, разрешали ночевать «у матки» – хозяйки.
Два раза по пути нас чуть не расстреляли как партизан. Но мы уже понимали обстановку. Они удивлялись – куда мы идем, объясняли нам, что фронт, всё горит, что Ленинград окружен, на днях будет Москва взята.
Когда мы дошли до Ленинского района, то две недели жили в одном доме, прятались. Был декабрь, рядом линия фронта.
Не помню числа, когда я вернулась. Дома матери было известно, что я была ранена, и она не ждала меня.
Я думала, что А. Борисова была убита в Черепети, а она тем поездом, что нас привез, увезла раненых в Тулу, сопровождала и теперь была дома. Рассказывала мне, что ей пришлось участвовать в бою в Рогожинском поселке и о других новостях. Мне предложили поправляться, отдохнуть, заняться с Сухоруковой комсомольскими делами.
После войны
В сентябре 1944 года я с матерью переезжаю к родным в Липецк. Мать уже не работала в школе, перенесла тяжелую операцию.
В Липецке работала пять лет на Новолипецком металлургическом заводе, на тракторном заводе, училась вечером в техникуме. В 1949 году вышла замуж и жила с мужем в Южно-Сахалинске, работала в военной части экономистом. В 1958 году была направлена в Калининград, где проработала больше 20 лет инженером-экономистом.
Город Чекалин, бывший Лихвин, 1971 г.
Очень хотелось узнать адрес И. Д. Васильева, который живет в Туле на Красноармейской. Васильев был на отдыхе с т. Андросовым и интересовался мной, Романцовой Марией, где я и что со мной. Но Андросов обо мне тогда ничего не знал. Мне кажется, что Васильев тогда был со мной в плену, а потом, видно, ушел.
Командир истребительного батальона Иван Дмитриевич Васильев.
Как хотелось бы побывать в Черепети, ведь днями исполняется 45 лет с того ужаса в Черепети, ужаса и одновременно такого геройства, что наш народ выстоял, сумел победить и остановить фашистов у Тулы, не пустить к Москве. Ведь силы были слишком неравные. А какой ценой?
Не похвалюсь своим здоровьем, но и жаловаться не могу. Я трижды была ранена и трижды резаная, т. е. в 1960 г. – две операции, и в 1962 году еще одна. Вторая была по вине врача, но выжила, а боялись перитонита. Ко всему больна щитовидкой. В мае 1985 года лежала в больнице и пила радиоактивный йод, т. е. насыщала щитовидку йодом, которого, видно, ей не достает. Чувствую себя прилично. Но… я не привыкла сдаваться.
В 1979 году села на велосипед и не покидаю его до сих пор. Езжу по городу, по морю. Иногда беру его с собой в поезд, а там по берегу. Очень люблю наше море. Жаль, что я не считаюсь участницей войны, а надо было бы мне иметь льготное удостоверение – лечение в санаториях бесплатное, да и другие льготы».
Экскурсия школьников в Чекалине у места захоронения погибших героев. 1971 г.
У воспоминаний Марии Романцовой есть и постскриптум: «Не выходит из головы Васильев. Когда немцы спрашивали, где наши командиры, у Васильева на телогрейке так явственно выступали снятые ремни, и он был заметен как командир».
Но на этот вопрос уже никто не мог ответить. Командир истребительного батальона Иван Дмитриевич Васильев умер в 1985 году.
