В октябре 1941 года Льву Александровичу уже исполнилось 74 года. Какой же видел ту войну пожилой человек?
Дневник туляка Льва Александровича Ф. хранился в его семье более 60 лет. Тоненькая школьная тетрадка исписана красивым уверенным почерком. В ней - переживания, горе и маленькие радости пожилого человека во время Великой Отечественной войны. А главное – интересные факты о днях обороны Тулы.
Текст публикуется с некоторыми сокращениями и редакторскими правками, но с сохранением авторской стилистики, орфографии и пунктуации.
Тревожное время
Лев Александрович родился в 1868 году. Он рос в царской России, пережил первую мировую войну, революцию, гражданскую войну. И вот началась Великая Отечественная...
На первом листке дневника Льва Александровича, к сожалению, нет даты. Но, вероятно, описываемые события относятся к середине октября 1941 года.
«При приближении фронта к Туле, при занятии германцами Орла время становилось все тревожнее. И так как мы жили в доме НКПС №8 вблизи от завода, от железной дороги, мостов и депо, то являлась мысль удрать куда-либо поспокойнее, чтобы не слышать круглые сутки бомбежки и не быть в опасности от взрывов депо, станций, путей и мостов. Да, долго не выйдет из памяти это тревожное время!
Трудно было привыкать к сигналам тревоги, когда заводской гудок надрывался отрывисто, извещая: близка опасность!
На заводе стали говорить об эвакуации, и сама эвакуация не замедлилась – по всем цехам разбирали станки, выдвигали их из цехов и краном грузили на платформы. Путевая бригада, в которой я был мастером, устраивала временные пути. Картина повсюду была очень неприятная. Пустота в цехах, проломленные стены для вытаскивания станков. На полу мусор, детали – лучше не ходить и не смотреть…
На заводе по цехам велась запись желающих эвакуироваться. Но я решил не записываться. Да и правда, куда я поеду - старик 74-х лет с женой, тоже старушкой, дорогой моей Сашей.
На пользу родине
Теперь вставал довольно срочный вопрос: куда же деваться? Оставаться в квартире в доме №8 невозможно – дом пустел, все живущие разъехались или эвакуировались с заводом. Решили ехать временно на ул. Пирогова к Шуриным (Шура – крестница жены Льва Александровича. – Прим. ред.) родственникам. Но прошел слух, что есть квартиры в домах, принадлежащих заводу НКПС, в городе. Пошел на завод, нашел директора П.А. Васильева и сказал: «Товарищ начальник, мне говорили, что в доме НКПС на Петровской (ныне ул. Ф. Энгельса) есть свободные квартиры. Я бы попросил вас содействовать мне в ее получении».
Не успел я договорить последних слов, как Васильев с улыбкой передал мне ключ от квартиры, сказав: «Занимайте мою квартиру, переезжайте, размещайтесь». Я не верил своим ушам.
Да и как не волноваться. Технический директор завода мне, мастеру строительно-ремонтного цеха, уступил свою квартиру. Ведь это доверие, которое оказывают только за заслугу. На трех подводах перевезли мы вещи и наскоро разместились.
18 ОКТЯБРЯ. Я получил аванс и компенсацию за отпуск, а ранее, числа 16, получил трудовую книжку, в которой было написано: «Уволен 16.X.41 вследствие эвакуации завода».
22 ОКТЯБРЯ. Получил с завода последние деньги за 7 дней. И службу с заводом я невольно порвал. 21 октября я заболел – болел сильно бок, тяжело было дышать, ослаб, развинтились нервы. Да и как не развинтиться – душа изболелась от пережитого за это время. Сколько неприятностей, сколько оскорблений, и за что?
Люди какие-то стали странные, скрытные, никто правды не скажет, всякий стал жить самим собою.
На заводе все опустело – жуткая картина. Догружали последние платформы станками, а теплушки и классные вагоны – домашним скарбом. Все бегали, торопились. Кругом на путях и площадках был полный хаос – валялись письменные столы, кровати, ящики, разные детали и разный материал. А по путям ходили телки и коровы из подсобного хозяйства, дожидались своей очереди убоя для столовой.
Единственный человек на заводе в эти часы, Шурка, заботилась обо мне как об отце. Придешь в столовую к ней, переговоришь о чем-либо, а она потащит меня обедать. Потом идем с ней по Лихвинскому пути на трамвай №1. Ожидающие пассажиры бросаются к вагону, толкают и давят друг друга. И мы туда же, в давку. Но вот взошли в вагон и тут-то на душе полегче – скоро дома, на квартире. Покойно и душа отдохнет. Приезжаем, у Саши готов обед. Обедаем и рассказываем про разные новости, а их много. Потом приходит Федор Евстафьевич (родственник. – Прим. ред.), пьем чай…
Наутро мы трое, я, Шура и Федор Евстафьевич, уходим на службу, а Саша остается с Танюшкой (внучка, 5 лет. – Прим. ред.) по домашнему хозяйству. И так день за днем, как будто бы все хорошо и нормально…
С 23 ОКТЯБРЯ перемены… Закончили службу на заводе я, Шура и Федор Евстафьевич. Мы все сидим дома и слушаем выстрелы зениток и полеты германских самолетов, бегаем в подвал, но там сидеть скучно, сыро и тесно. И так почти каждый день. Но вот, думается мне, минует время войны, настанет нормальная жизнь и все быстрым темпом пойдет к возрождению. И тогда нужны будут работники всех рангов. Тогда и я попытаюсь предложить свой труд на пользу Родине…
Молитва под бомбами
31 ОКТЯБРЯ. В ночь на 31.X.41 в городе неспокойно. Почти всю ночь стреляли зенитки. Спали мы, не раздеваясь, ожидая военных событий, но ночь миновала благополучно. День начался сереньким утром, моросил дождь, а стрельба все продолжалась.
1 НОЯБРЯ. Ночь с 31 октября на 1 ноября изо всех ночей была самая беспокойная – всю ночь стрельба из зениток, пулеметов и бомбометов. Были взрывы.
И на дворе было светло как днем от зарева пожаров.
Саша не спала почти всю ночь.
Утром продолжалась стрельба, по улице проезжали повозки – фуры с красноармейцами. После чая нужно было укрыться в подвале, так сильно стреляли. Посидев там немного, вернулся на квартиру, читал техническую железнодорожную литературу, чертил и кое-как провел день до вечера.
2 НОЯБРЯ. Саша простудила бок в подвале и заболела. Не вставала. Часов в десять пришел Миша О., принес муку ржаную. Мы все удивились, как он до нас добрался. Сейчас же подогрели чайник, собрали на стол чайную посуду. Шура очистила селедочку. Федор Евстафьевич достал и подал на стол водочки…
3 НОЯБРЯ. Ночь прошла сравнительно спокойно. Саше немного лучше. Федор Евстафьевич пошел в сарай и пилил дрова, а я, почитав бабке «Дядюшкин сон» Достоевского, пошел подышать воздухом и пошагать, чтобы не разучиться ходить… Слабо постреливали. Завтра хочу попробовать пройти на старую квартиру кое-что взять. Бабка не пускает. Да и сам побаиваюсь, а хочется. Ну ладно, утро вечера мудренее.
4 НОЯБРЯ. Пошел к обедне ко Всем Святым (во Всехсвятский храм. – Прим. ред.). На углу Коммунаров (ныне пр. Ленина. – Прим. ред.) и у театра стояла зенитка, около нее было человек 5-6 красноармейцев. Они обогревались, стуча ногами по мостовой и рука об руку. Благополучно я по Гоголевской улице дошел до Пирогова, поднялся в гору.
Тут красноармейцы строили баррикады и рыли ров поперек улицы. У ворот ограды стоит зенитная пушка дулом на Коммунаров.
Не успел я войти в ворота, как раздался близкий выстрел зенитки, другой, третий… Все мое настроение вмиг пропало.
Но вот я в церкви, в безопасности. Молящихся немало, больше женщины. Поставив свечку, я молился о многом и многих. Но тут раздались такие оглушительные выстрелы, что молитва отошла и опять возник страх за жизнь. При выстрелах посыпались стекла, а люстры и цепочки на люстрах и висячих подсвечниках долго звенели. Молящиеся в испуге разбежались по сторонам, но чей-то голос в толпе призвал их не бояться.
Служба приближалась к концу, стало много исповедников…
В церкви было много побитых стекол, холодно, дул сквозной ветер. Да… Думал ли я, что мне на 74-м году жизни 4 ноября придется стоять обедню под близкие сильные выстрелы зенитных орудий.
Сегодня праздник Казанской Божией Матери, но для нашей семьи тяжелый день – по приказу Федор Евстафьевич должен явиться на военную службу в местечко Торхово. Шура, не теряя времени, приступила к сборке белья, а Саша замесила и испекла на дорогу лепешки. Что делать, судьба. От нее не уйдешь. У всех на душе было тяжелое настроение. За обедом выпили с Федей по рюмке водочки, настроение у меня как-то изменилось, закружилась голова. Пообедали, и опять за сборы.
Именно во Всехсвятский храм ходил помолиться Лев Александрович
4 ноября 1941 года, в день Казанской Божией Матери.
На улицах Тулы стояли расчеты зенитных пулеметов. Зенитки устанавливались на тумбу и перевозились на грузовике. Они стали защитой от внезапно появлявшихся самолетов, а бронебойный заряд зенитки пробивал броню всех немецких танков.
В те страшные дни, когда немецкие захватчики напали на наш город,
многие туляки собрали вещи и двинулись в безопасные места.
Лев Александрович с семьей решил переждать осаду в родной Туле.
Разруха, грязь и смерть
5 НОЯБРЯ. Я поднялся в 5.30, Федя уже встал… Думаю, надо одеться, проводить Федю. Хотел разбудить Сашу – проститься с Федей, но в это время вошла Шура и сказала: «Крестная, встаньте, Федя уходит». Стояли в коридоре, Саша у печки, я у дверей кухни.
Шура прислонилась к гардеробу, стояла, опустив голову. Федя оделся и сказав: «Ну, прощайте!» - повернулся к Саше и поцеловал ее, затем меня. Саша уже плакала. Потом он поцеловал Шуру и вышел. Шура заплакала, я тоже не мог удержаться, слезы невольно текли…
6 НОЯБРЯ. Начали постреливать.
И вдруг произошло то, чего мы не забудем всю жизнь – бомбили наш двор.
Две бомбы и две бутылки с зажигательной смесью попали в складской сарай, он загорелся. В квартире все стекла были разбиты, осколки валялись на кровати, на полу… В кухне такая же картина. Только в кабинете и зале стекла уцелели. На дворе в саду пылал пожар, по комнатам дул сквозняк, наполняя их со двора дымом. Все принялись таскать белье, платье, постели в подвал под домом. К счастью, приехала пожарная машина и пожар был ликвидирован. Сарай совсем снесло, курочек наших засыпало обломками сарая, и только одна черненькая как-то выскочила.
19 НОЯБРЯ. Утром сегодня узнали добрую весть, будто от Ленинграда и от Москвы неприятель отогнан!
22 НОЯБРЯ. Ходил получать пенсию за октябрь. Конечно, была очередь, меня записали 114-м. Простоял два часа и получил. Доставил себе большое удовольствие, что прошелся и подышал свежим воздухом. Неприятный вид имеют улицы, но это в порядке вещей, ведь город в осадном положении. Окна в домах почти все забиты тесом и фанерой, поперек улиц устроены баррикады, прорыты рвы метра два глубиной.
Перейти нельзя и приходится обходить через дворы, где тоже навален разный домашний хлам.
Идешь и вспоминаешь, как все было везде хорошо, жили люди как люди, а теперь сплошной кошмар – сегодня жив, а завтра не знаешь, что будет.
23 НОЯБРЯ. Слухи разные: то неприятель отогнан от Тулы, то неприятель окружает Тулу. Милиция ходила по домам и предупреждала об эвакуации из разных частей города. Но разным слухам верить, конечно, не приходится.
25 НОЯБРЯ. Что на фронтах под Тулой – пока неизвестно. Радио передало – бои на всех фронтах.
27 НОЯБРЯ. Произошло неприятное событие. После полудня, часа в три, вдруг погас свет и замолчало радио.
30 НОЯБРЯ. Света все нет, хотя радио сегодня заработало. По радио и по слухам приятные вести с фронта: неприятель отогнан, хорошо бы к Новому году отогнать подальше.
1 ДЕКАБРЯ. Спал хорошо, потому что все ночевали на квартире. Даже Саша ушла из подвала, а то там такая сырость, что простыни и одеяла сыреют. Спать невозможно. Саша сказала мне: «Пойдем на кладбище. Сегодня будут хоронить Шуру Ц.». Я удивился такой ее храбрости. Но на дворе было тихо, стрельбы не было, и мы пошли. Погода была холодная, и мы живо дошли…»
На этом содержание дневника Льва Александровича прерывается. Как рассказали нам родные, Лев Александрович умер в 1945 году своей смертью.
