В стационар на судебно-психиатрическую экспертизу привезли осужденную Людмилу Вагнер. Врач Бехтерев по заданию заведующей отделения должен был разговорить Людмилу. Их сблизила любовь к поэзии...
К концу второй недели Эмилия Тимофеевна меня похвалила: «Молодец! Держи контакт, но будь осторожен. Она в любой момент может вспыхнуть. Но и не позволяй ей сесть тебе на шею. У нас экспертиза, а не литературный кружок».
В какой-то момент я обнаружил, что перестал замечать мешковатую некрасивую одежду, в которую была одета Людмила. Перестал ощущать этот лагерный ЗАПАХ. В какой-то момент мне показалась, что она даже красива. По крайней мере, мне стало не хватать общения с ней. Я даже стал думать о Людмиле вне работы.
Эмилия наблюдала за всем этим как-то совсем издалека. До экспертизы оставалось семь дней. Но вдруг Эмилия Тимофеевна вызвала меня в кабинет и сказала: «Готовь Вагнер на четверг!»
– Почему такая срочность?
– Да все с ней ясно, а чтобы не было проблем, лучше провести экспертизу послезавтра. И в пятницу отправим. Чтобы не оставлять на выходные в отделении.
И вот в конце дня я вызвал ее в кабинет: обычно перед уходом я всегда находил часок пообщаться.
В этот раз дал ей карандаши, и, пока она рисовала, мы тихо беседовали.
И вдруг во время разговора я соединил картинку, над которой сидела Людмила, с тем, что она говорит, так, набором разных фраз, ее лепетанием, игрой ничего не значащих слов, и понял: она рисует кайф. Рисует то, что почувствовала сегодня ночью. Это не героин, но что-то, что изменило ее состояние... Она – другая!
– Ты курила? – сорвалось у меня с языка. Я даже оговорился: ты! Но самое страшное, во мне сыграл синдром отличника: догадался, и сразу вслух надо сказать правильный ответ. Это было глупо! В отделении нельзя было курить. Но я имел в виду не просто курение. И Вагнер почувствовала, что я почувствовал, и поняла, что игра кончилась, потеряла смысл и ... взорвалась!
Швырнула карандаш, порвала листок и начала накачивать себя гневом:
– Все, уведите меня!
Я сказал Эмилии о своем подозрении, что Людмила употребляла какой-то наркотик в прошлую смену. Рассказал, как отреагировала на мое предположение Вагнер. Тимофеевна только цокнула языком и посмотрела на меня несколько другим взглядом, чем обычно. В ее глазах мелькнуло уважительное удивление.
Сутки Людмила кричала и билась. Она была явно разочарована. Ни с кем не хотела говорить. Требовала немедленно отправить ее в СИЗО. Обитые железом двери содрогались от ее ударов.
А за это время выяснилось, что Вагнер обработала одного из наших сотрудников, медбрата, и он пронес ей «колеса». Ну и покурить. Когда начали трясти всю смену, очень быстро нашли, кто пронес. Потом он и сам все рассказал.
«Колеса» и сигареты были всего лишь проверкой на вшивость. Чуть позже этому медбратику дали бы другое задание. Людмила уже бы могла его шантажировать и раскручивать дальше.
А Эмилия-то, как я понял, думала, что «предателем» буду я. То есть Эмилия, зная по своим каналам, зачем к нам едет Вагнер, выбрала меня как слабое звено, чтобы не дать Людмиле добиться своего. За мной следили, ожидая, когда Людмила меня перевербует в свою веру! Черт! Я даже не мог себе такого представить и до сих пор не знаю, какому плану я помешал. Конечно, Эмилия потом сделала вид, что все не так. Бог ей судья. Меня утешило другое: Людмила выбрала слабое звено в другом месте. А уж мы с ней общались достаточно долго, чтобы понять, кто есть кто. И это была не жалость.
Людмила уехала через два дня. Я был чертовски разочарован. Я понял, зачем Эмилия дала Вагнер мне: меня как наживку подложили Вагнер, думая, что она попытается через меня сделать то, зачем приехала. Но Вагнер всех обхитрила: говорила, ворковала со мной, но проглотила другого...кролика. Правда, не успела дожевать. Я вдруг сломал ее планы, почти случайно рассмотрев эту связь. Рисунок – великая вещь. Никакого гипноза. Людмила усыпила мои уши, но не ослепила мои глаза! Теперь я точно знаю, не надо разговаривать с цыганками. Все равно обманут. Но Эмилия! Она же специально мне дала команду: говори с ней почаще! Да... Все. Проехали. Забудь.
Месяц ушел, прежде чем я нашел пластинку Вагнера. «Полет Валькирии». Музыка очень напоминала Людмилу. Устроился на диване и открыл книгу мемуаров Рихарда Вагнера, которую мне дал на пару дней Эдуард Клюев:
«Меня привлекало волнующее общение с элементом, ничего общего не имеющим с обыденной жизнью, соприкосновение с до ужаса интересным миром живой фантазии. Какая-нибудь декорация, или даже часть декорации, кулиса, изображающая куст, какой-нибудь костюм, или даже одна характерная деталь такого костюма производили на меня нередко впечатление чего-то принадлежащего к иному миру и казались мне, таким образом, привидениями», – читал я и узнавал некую интонацию, которая с каждым словом становилась все знакомее и знакомее: «С самого раннего детства все необъяснимое, таинственное производило на меня чрезвычайное действие. Припоминаю, что даже неодушевленные предметы, как мебель, нередко пугали меня: если я долго оставался один в комнате и сосредоточивал на них свое внимание, то начинал вдруг кричать от страха, так как мне начинало казаться, что эти предметы оживают. До самой моей юности не проходило ни одной ночи, чтобы меня не посетили во сне привидения и чтобы я не просыпался с ужасным криком. Я не переставал кричать до тех пор, пока чей-нибудь человеческий голос меня не успокаивал. Самая жестокая брань и даже побои являлись для меня тогда лишь благодеянием, освобождая от невыразимого ужаса».
Через пару месяцев Эмилия обмолвилась: «Людмила в лагере твои стихи читает, как свои». Откуда она узнала, не знаю, но почему-то мне было приятно. Тем более что все свои стихи и рассказы я выбросил. Так случилось.
А еще через полтора года я узнал, что Людмила родила ребенка. Возможно, она нашла свой путь к свободе?
“И вдруг во время разговора я соединил картинку, над которой сидела Людмила, с тем, что она говорит, и понял: она рисует кайф. Рисует то, что почувствовала сегодня ночью. Это не героин, но что-то, что изменило ее состояние...
Александр Бехтерев.
