Мы продолжаем публиковать заметки, которые к нам в редакцию принес врач Александр Бехтерев. Он жил, работал и просто побывал более чем в сорока городах России. Его рассказы – невыдуманные истории о жизни и смерти.
Вагнер приехала с охраной. С усиленной охраной, учитывая ее дурную славу... У нас ведь все-таки стражное отделение. То есть для тех, кто находится или в сизо, или уже в местах лишения свободы.
Эмилия Тимофеевна, заведущая отделением, меня предупредила:
– Ты разговаривай с ней, разговаривай. Побольше. Каждый день. Тогда, может, и продержимся три недели.
А три недели – это минимальный срок, который положен при стационарной судебно-психиатрической экспертизе.
Эмилия – врач высшей категории, кандидат медицинских наук, просто очень умная женщина. Для меня каждое ее слово – как закон. Ее слова всегда подтверждались делом. В прошлый раз Вагнер продержалась в нашем отделении только десять дней и уехала без экспертизы. Уехала в тюремную больницу в связи с кровотечением, которое вызвала, надышавшись стеклом от разбитой лампочки. Это было, когда я еще работал в другом отделении.
“Практически с первой встречи Людмила меня разговорила, и я принес тетрадку своих стихов. У Вагнер была своя тетрадка. И она стала переписывать часть моих творений в свою. Ей больше нравились те, что помрачней.
Людмила Вагнер славилась неуемными бунтами в лагере или сизо. Она могла превращаться в безумного зверя, глотать гвозди, вдыхать разбитое стекло, вскрывать вены, провоцировать охрану, устраивать драки, чтобы только преодолеть любой запрет и добиться своего. Ее реально боялись в местах не столь отдаленных. Может быть, у нее были еще и связи, скорее всего: она ведь родилась в тюрьме, и там тоже есть свои законы. И люди в законе.
Эмилия на этот раз доверила вести Вагнер мне, это выглядело, как особое расположение. Как оценка моей квалификации.
Правда, было, думаю, еще нечто, на что Эмилия рассчитывала. Поэзия. Стихи. Великая сила литературы. Я тогда увлекался чтением и сам начинал что-то пописывать. Это вызывало искреннее сожаление у моих знакомых сибирских писателей. Особенно у тех, кто успел у меня полечиться по поводу своих алкогольных пристрастий.
– Ну зачем тебе это?.. Ты – врач! Что тебе еще надо? Писатель в нашей стране – это не профессия! – говорил мне Эдуард Клюев, живой классик сибирской литературы, читая очередной мой рассказ. – Рассказ, конечно, неплохой. Но честно тебе скажу: ты врач! Русский врач! Твоя работа лучше всех книг вместе взятых, изданных в нашей литературной организации!
Мне была приятна его оценка, но я ему не верил. Тогда. И потом надеялся, что мои книги будут тоже лучше всех книг, написанных в нашей литературной организации.
В общем, Эмилия знала мою страсть к литературе и, зная Вагнер, рассчитала правильно – мы быстро нашли общий язык.
Практически с первой встречи Людмила меня разговорила, и я принес тетрадку своих стихов. У Вагнер была своя тетрадка. И она стала переписывать часть моих творений в свою. Ей больше нравились те, что помрачней.
Один. Страх.
Страх один.
У страха 10 тысяч гильотин.
У страха 10 тысяч плах.
При этом я время от времени задавал ей обычные вопросы, которые задает врач. О детстве, отрочестве, болезнях:
– Ну и фамилия у вас, Людмила! Знатная!
За окном снег. В октябре темнеет рано. Кабинет мрачнеет.
– А Рихарда Вагнера знаете?
Мрачнеет и Людмила, голос ее становится чуть более густым и низким: «С самого раннего детства все необъяснимое, таинственное производило на меня чрезвычайное действие. Помню, даже неодушевленные предметы, как, ну... мебель, нередко пугали меня: если я долго оставалась одна в комнате и задерживала на них свое внимание, то начинала вдруг кричать от страха, так как мне казалось, что эти предметы живые... До самой моей свадьбы не проходило ни одной ночи, чтобы меня не посетили во сне привидения и чтобы я не просыпалась с ужасным криком... Я не переставала кричать... я кричала до тех пор, пока чей-нибудь человеческий голос меня не успокаивал. Все равно, что он говорил. Самая жестокая брань и даже побои являлись для меня тогда лишь спасением, освобождая от ужаса... Никто из моих сестер и братьев не хотел спать вблизи меня, и меня укладывали как можно дальше от других, не соображая, что крики о помощи становились от этого только громче и продолжительнее. В конце концов к ночным скандалам все привыкли...»
– Разве у вас есть сестры и братья? – я настолько вошел в эту мрачную реальность, что невольно допускаю иронию, чтобы скрыть свое состояние. – Вы знаете, Людмила, что-то я не припомню в вашей биографии никакой свадьбы...
Но что бы я ни делал, постепенно я стал чувствовать каждое слово, каждую интонацию Людмилы. Она оказалась удивительно увлекательным собеседником. Забавно, как она читала вслух мои стихи, как будто учила с какой-то незнакомой мне интерпретацией.
...Вагнер сидела напротив меня. Глаза ее были расширены, как у котенка, вся она была такой беззащитной. Держала в руках тетрадь с моими стихами. Милиционер за ее спиной дремал, как обычно.
– Скажите, а я могу порисовать?
– Здесь, в кабинете? Да. Завтра принесу краски.
– Лучше карандаши.
– Хорошо.
Рисунки Людмилы были наивными и очень детскими. Явно она не училась в художественной школе.
Первая неделя прошла на редкость гладко. Мы в основном обсуждали с Людмилой книги. По фильмам она не была так продвинута, как в книгах. Мои стихи ей очень понравились. Забавно. Я, конечно, был внимателен и насторожен настолько, насколько это возможно, но она так искренне радовалась каждой строчке! Так точно понимала душевную боль, которую я пытался выразить, что я ничего не мог поделать: верил! Верил эмоциям, которые она проявляла в разговорах со мной.
Саша Бехтерев
