Музей-заповедник «Куликово поле» провел двацатый юбилейный фестиваль авторской песни в формате онлайн. Фестивальная поляна стала виртуальной, но собрала и мэтров разных жанров и направлений, и начинающих авторов из разных городов и стран, а так же поэтов и актеров.
В рамках проекта #coolpolepress мы поговорили с одним из участников трёхдневного праздничного марафона Геннадием Морозовым из Санкт Петербурга. Он рассказал не только о своём творческом пути, но и секретах кино, о принципах артиста и о своём путешествии из Щёкина в Петербург. Увлекательный рассказ увлечённого своим делом человека незаметно превратился в небольшой моноспектакль.
О детстве, «тройке» по пению и таинственном незнакомце
Когда я был маленьким, то мечтал стать ещё меньше, быть, как мальчик с пальчик. Это же так увлекательно — гулять в дебрях травы, спать под лопухом. И ещё я мечтал стать всадником, всё равно каким: будёновцем, индейцем, ковбоем. Главное — всадником. Очень любил лошадей. И всегда их рисовал.
Конечно, в юном возрасте я играл и в футбол, и в волейбол, и во все игры, в которые играли мальчишки. Но спортивные игры всё-таки нравились мне чуть меньше, чем те, в которых участвует воображение. Где надо догонять кого-то, спасаться от кого-то, прятаться, забираясь на высокие деревья, и сидеть там, притаившись в засаде, стрелять из лука, сражаться на палках-«мечах», бросать какие-то гранаты. Как бы гранаты (смеётся).
Как у большинства детей, склонность к творчеству у меня проявилась рано. Тем более, в моей семье это всё поощрялось. Мама была учителем русского языка и литературы, папа инженером. Тонкие, интеллигентные люди. Дома у нас была всегда благожелательная атмосфера, которая, наверное, и нужна для того, чтобы ты хотел заниматься творчеством. К тому же, они сами любили поэзию, интересовались искусством. Поэтому они замечательно отнеслись к тому, что я впоследствии захотел связать свою жизнь с театром. У нас было много книг, выписывали журналы, все читали. Они умели читать, а я нет.
Я приставал к ним и всё ныл: «Почитайте мне, почитайте!». Потом научился читать сам. Стал ходить в библиотеку. Перечитал там всё сказочное, потом всё несказочное. Записывал ещё песни из телевизора на бобинный магнитофон. Целые куски из каких-то фильмов. Запоминал их очень быстро. Но в школе на меня нападал ступор, столбняк какой-то. Когда надо было участвовать в подготовке какого-нибудь праздника, в каком-нибудь школьном спектакле, я вёл себя очень скованно, из головы вылетали все реплики. И меня отстраняли. Говорили: «Иди, Гена, посиди». И даже на уроках пения на меня нападала какая-то стеснительность. Хотя этот предмет был одним из любимых, наряду с литературой, историей и рисованием. И по пению у меня была твёрдая тройка! Ну скорей всего, потому что я был интровертом. Да, я был интроверт (смеётся).
Но потом я научился играть на гитаре. И мы собрали, как нам казалось, настоящую группу. И репетировали в полутёмном подвале. И какие-то кастрюли были вместо барабанов. И гитары такие, что пальцы от игры на них синели, краснели. И играли мы ужасно. Но потом худо-бедно как-то стали петь. Сначала чужие песни. А потом уже пытались сочинять свои. И однажды, направляясь на такую вот «репетицию», мы обсуждали какую-то песню. И увидели молодого бородатого мужчину, который на нас смотрел и с интересом слушал, видя, как у нас горят глаза. Подошёл к нам и сказал, что он режиссёр, что он ставит спектакль и приглашает нас в студию. Так всё и началось.
«О путешествии из Щёкина в Петербург»
Один мой друг, поэт, актёр, поехал в Петербург, чтобы устроиться в театр и показать свои стихи большим поэтам. И показал стихи Г. Горбовскому и А. Кушнеру. Но, помимо своих, он показал и мои. Кушнер посмотрел это всё и сказал: «Вы чего хотите? Поступить ко мне в Литобъединение? Я никого не беру в Литобъединение. Не-не, Вы продолжайте писать. Ну, а вот этот вот, Геннадий пусть приходит». И надо отдать моему другу должное: всё это он пересказал мне, не скрыл того, что Кушнер позвал меня в своё Литобъединение. Мне это было, конечно, лестно. И потом друг внезапно сообщил, мол, знаешь, я о тебе в и театре договорился, рассказал, какой ты весь из себя замечательный. И там сказали, пусть, дескать, приезжает, нам такие нужны. И я подумал: «Э-эх, почему бы не съездить?!»
И поехал. Была поздняя осень. Я, по-моему, совершенно не взял вещей. В кедах, джинсах, какая-то лёгкая курточка на мне была. Шапки, по-моему, не было или я её потерял. Но зато были кудрявые волосы и мне казалось, что этого достаточно. Я приехал в Питер, встретился с другом, который обнадёжил: «Ничего. Я тут снял комнату в одной квартире. Замечательно. В центре, недорого». Дом оказался высельный. В нём, по-моему, не было электричества, в квартире было полутемно. Жила там хозяйка, всегда сильно выпившая, с кошками. Квартира, практически, была пустой. В той комнате, которую снял друг, был только один матрас. И я бы, может, там и пожил бы, если бы хозяйка не была такой — как бы сказать — игривой. И я сказал: «Нет- нет, поживу-ка я в театре». Мне разрешили сторожить театр. И я ночевал там. Утром начинались репетиции. Потом были спектакли. Всё было очень интересно. Особенно мне нравилось, когда мы приезжали куда-нибудь выступать. Это могла быть, скажем, большая зрительская площадка. Мог быть даже какой-то парк, в котором были такие вот «ракушки" — сцены. Стояли скамеечки. Собирались зрители. А выступать, например, по каким-то техническим причинам, наш театр был ещё не готов. И главный режиссёр мне совершенно спокойно говорил: «Ген, знаешь, зритель уже собрался. Давай сделай что-нибудь». Я выходил и что-то делал (смеётся). Зритель начинал смеяться. То есть, я так понимаю, я уже тогда занимался стендапом и какой-то смесью стендапа и танца модерн. И вот всем этим заполнял эту большую паузу. Потом начинался уже спектакль. Так вот замечательно мы и жили. А к Кушнеру я постеснялся тогда идти. А может, тогда мне это казалось неважным. Я был влюблён, влюблён в ТЕАТР. А скорее всего, мне просто не хватало времени. Я всё думал -завтра, завтра схожу. Но завтра наступало, начинались новые репетиции, какие-то новые страсти в личной жизни. И как-то всё это отодвигалось. И я самостоятельно продолжал уже заниматься поэзией. Главным образом, сочинением песен.
«Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь»
Учился я в СпбГТИ. Тогда это был ЛГИТМиК (Ленинградский государственный театр музыки и кино) имени Черкасова. Все творческие дисциплины давались трудно. А легко (смеётся), легко давались остальные предметы, которые тоже надо было сдавать. Но главное — не это. Главное — был спектакль, который назывался сдача экзамена. И его надо было хорошо сыграть. Вдохновенно, так, чтобы заворожить педагога. Однажды, я помню, пришёл на экзамен в таком хорошем актёрском самочувствии. Пришёл. Что за предмет, сейчас точно не помню (смеётся). И входит педагог, женщина, я её видел в первый раз. Она посмотрела на нас. Я, улыбаясь, сказал: «Здравствуйте!». Она так криво улыбнулась, села и сказала: «Ну, кто знает на «пять»?". Думаю: «Ну пропадать, так пропадать!» и заявляю: «Я знаю на «пять»!". Она протянула руку: «Вашу зачётку». И поставила мне «пять»! И объявила: «А остальные будут сдавать» (смеётся). Вот так. Как говорится, мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь.
О «МалышкЕ», театральном воздействии и двух поросятах в луже
Театр «Малышок» — это мой театр. В том смысле, что я его очень люблю. Потому что это театр для самых маленьких зрителей и их родителей. Для детей от 1,5 лет. И наши спектакли проходят всегда с их участием. Мы их вовлекаем. И поэтому каждый раз спектакль идёт по-новому. Неожиданно. Конечно, у нас есть сверхзадача, как во взрослых спектаклях, есть канва, есть сюжет. Но у нас всё происходит как в театре дель арте. У нас детское дель арте — всё импровизационно. Ещё мне кажется очень важным то, что мы — первые актёры для этих маленьких зрителей. И от того, как мы с ними будем общаться, то есть играть для них и вместе с ними, как с нашими маленькими партнёрами в спектакле, таким для них и станет театр, как таковой, в будущем. Будут ли они его любить, вырастут ли они добрыми и весёлыми людьми. Конечно, наш вклад может быть и не так велик. Зато их отдача, которую мы от них получаем, велика.
Мы всегда стараемся установить обратную связь. Нам пишут, присылают фотографии. Иногда родители пишут очень трогательные вещи. Это волнует до глубины души. Недавно, до этого самого карантина, когда мы играли не онлайн-спектакли, а живьем, побывал у нас в один папа со своим сыном. До нашего спектакля ребёнок не разговаривал. И его мама нам потом написала: «Влияние театра «Малышок» на моего ребёнка трудно переоценить. Он не разговаривал аж до трёх лет и одного месяца. А потом Саша с папой пошли на свой первый спектакль в «Малышок». Я всегда буду помнить момент, когда открыла входную дверь, и мой ребёнок с порога сказал предложение из восьми слов. Настолько сильное впечатление на него произвело то, что увидел на представлении. Спасибо вам и театру «Малышок»!».
Это, конечно же, счастье. И я даже поверить не могу, что Бог даёт нам такую возможность: помочь ребёнку, так его взволновать, что у него исчезают проблемы. Среди наших зрителей — много детей, у которых есть детские, иногда очень серьёзные, иногда врождённые проблемы. Но для нас они — любимые зрители.
Самое приятное в работе с нашими маленькими зрителями — это то, какие улыбки они дарят, как они смотрят на тебя, как верят в предлагаемые обстоятельства. То, что они радуются! И что это именно ТЫ можешь их обрадовать. Но, как и всякая работа, не обходится без трудностей. Самое сложное — это, конечно же, детская непредсказуемость. Некоторые из малышей первый раз пришли к нам, поэтому не знают ещё, как вести себя в театре. А у некоторых детей бывает довольно сложный характер. Они бывают неуправляемыми. Поэтому надо стараться вовлечь их, включить, так сказать, в наш дружный коллектив, чтобы они не мешались, а стали частью спектакля. А это — достаточно непростое дело.
Мне дороги все спектакли нашего театра. И те, которые уже были до моего прихода в театр. И конечно, те, которые сочинялись при моём непосредственном участии, декорации для которых я рисовал, сюжет которых я сочинял вместе с другими актёрами нашего театра.
В своей работе я руководствуюсь словами Станиславского: «Проще. Легче. Веселей». Но иногда веселье бьёт через край. В каждом нашем спектакле я играю несколько ролей. Иногда четыре, иногда пять. И вот я играю поросёнка, который навёл чистоту и, чтобы отдохнуть, лёг снова на землю, в воображаемую лужу. «Хрю-хрю», — лежит такой довольный. И тут из зала выбегает мальчик и ложится рядом. И вот мы лежим в луже вдвоём. Все на нас смотрят. Начинают смеяться. Мальчик не знает, что делать дальше. Он, в подражании поросёнку, улёгся, а дальше-то надо что-то делать. А он лежит. Спрашиваю: «Тебе хорошо?». «Да, — отвечает, — нормально». Я говорю: «Ну полежи ещё. А мы пока будем играть дальше». Наши спектакли — это большая игра. И каждый зритель, в независимости от того, удачно он импровизирует или нет, может оказаться нашим партнёром и даже несколько изменить ход спектакля.
Об «Улицах разбитых фонарей», Вертинском и мифическом существе
На съёмочную площадку меня привёл кастинг-менеджер — это специалист по подбору актёров. Я пришёл и быстро понял, что съёмки — это совсем другое актёрское существование, нежели на сцене. В сериале, например, есть такие сложности: начинаются съёмки с последней твоей сцены, затем идёт предпоследняя, а потом уже — первая. То есть ты должен сначала сыграть результат, а потом идти к тому, с чего всё начиналось. И потом планы. То есть дубли, которые будут удачны на крупном плане, потом на среднем, потом на общем. И снимают иногда сначала тебя, а потом твоего партнёра. И ты должен всё точно повторить: где ты почесался, как посмотрел, что ты при этом испытывал внутри. Одним словом, своя наука.
Но театр мне ближе. В силу своей природы. Театр — это всегда здесь и сейчас. И только сегодня. Даже если спектакль «застроенный». «Застроен» -это означает, что всё сделано режиссёром и требования жёсткие, чтобы ты шёл сюда, брал здесь, говорил в данный момент. Всё очень точно, и при этом нужно наполнять всё это внутренней жизнью. Но всё равно, ты сегодня — другой, и партнёр твой — другой, и зритель — другой. И спектакль — немного другой. Иногда этого «немного» хватает для того, чтобы спектакль стал событием, чем-то необыкновенным. А в кино как сняли, так и показали. Поэтому иногда бывают хорошие фильмы, иногда плохие. Но ты, посмотрев даже хороший фильм, всегда досконально знаешь каждый поворот любимого актёра. А в спектакле немножко не так. А уж в спектакле нашего театра всегда присутствует неожиданность. Можно ходить каждый раз заново и видеть, что это — совсем другой спектакль. Может быть ещё веселей, чем тот, который вы видели раньше.
Мой моноспектакль «Я сегодня смеюсь над собой» — это спектакль о трудной судьбе артиста. Александр Николаевич Вертинский — актёр, поэт, композитор, певец. Личность противоречивая, постоянно сражающаяся со своими несовершенствами, со своей беспородностью и картавостью, которую он превратил в аристократизм. С песнями, которые он исполнял, как маленькие спектакли. Его сиротство, вся одиссея его трудной жизни, постоянные разочарования, скитания по всему миру в поисках тепла, любви и своего дома. Наконец, возвращение на Родину, уже в СССР, с песнями, в которых звучит отблеск поэзии Серебряного века, той России, которой уже нет. И, наряду с этим, он гастролирует по всей стране. И наперекор бодрым гимнам, строительству социализма звучат его грустные песни, его утончённые поэтические музыкальные спектакли.
Почти всё, чем я занимался в жизни, вращается так или иначе вокруг моего интереса к театру, музыке, живописи. Я работал тамадой, ведущим на праздниках, декоратором на съёмочных площадках и в театре, а также был художником-постановщиком театра и кино. Я сам себя спрашиваю, кто же я всё-таки такой: художник, актёр, режиссёр, поэт, музыкант? Ну были же такие мифические существа: с хвостом рыбы, с крыльями птицы, с головой льва или козла (смеётся). Вот. Ну я, наверное, такое мифическое существо, в каком-то смысле. А проще это всё называется одним словом — артист.
О родном городе, рецепте счастья и творческих надеждах
Самым любимым местом в городе Щёкино для меня остаётся мой двор, парк, который расположен неподалеку, где мы с ребятами играли. Теперь, конечно, многое изменилось. Всё более благоустроено. Во дворе теперь новая, совершенно свежая детская площадка. Парк благоустроен. Поставили фонари, спортплощадку, сделали дорожки. Но такой парк будет дорог, наверное, тем детям, которые сейчас гуляют по нему с мамами и папами. А мне дорог тот растрёпанный парк, слегка замусоренный. Его уж нет. Присутствует лёгкое чувство ностальгии.
Мне кажется, что ни при каких обстоятельствах нельзя поддаваться унынию. Чтобы быть счастливым, нужно как можно больше хорошего замечать вокруг себя, как можно больше доброго. Больше видеть красоту этого мира и выбрасывать почаще мусор из своей головы.
В наше непростое время довольно затруднительно что-либо планировать. Поэтому я сейчас не говорю о творческих планах, я говорю о надеждах. Я надеюсь, что скоро всё нормализуется, и мы сможем играть наши спектакли не только онлайн, но и непосредственно для публики. Мы воссоединимся — театр и публика.
Рад, что меня пригласили в «творческий поток» фестиваля авторской песни. Для него я приготовил песни на стихотворения Александра Сергеевича Пушкина, стихи Саши Чёрного, Иосифа Бродского. Две серии из селфи-сериала, снятого по произведению Даниила Хармса «Старуха». И… кое-что ещё.
Моноспектакль слушала и записывала студентка третьего курса кафедры журналистики ТулГу Инесса Гранаткина. Фото из архива Геннадия Морозова.
