Между тем с Яснополянской библиотекой в начале прошлого века случилось именно так.
Объявить об отказе под расписку
Началось же все достаточно мирно. Московское общество грамотности на общем собрании членов 5 октября 1908 г. решило в ознаменование случившегося недавно 80-летия Толстого учредить бесплатную публичную библиотеку в деревне Ясная Поляна Крапивенского уезда. Не просто так учредить, а с надлежащего разрешения, попросив при этом тульского губернатора, чтобы в качестве ответственной утвердили графиню Софью Андреевну. Помещение для предполагаемой библиотеки решили сделать в доме местного крестьянина и толстовского кучера Адриана Елисеева. Содержать ее обязалось все то же Московское общество грамотности – все ж таки подарок.
Вот тут и началось. Насторожило тульские власти предположение, что библиотеку в своих целях будут использовать последователи учения Толстого. В первую очередь издатель и близкий друг писателя Владимир Григорьевич Чертков, живший по соседству, в Телятинках. Об этих опасениях вскоре донес по инстанциям уездный исправник Крупкин. По его мнению, открытие бесплатной публичной библиотеки в д. Ясная Поляна является крайне неудобным ввиду того, что таковая из библиотеки легко может обратиться в зал для незаконных собраний и митингов.
«Черткову, ежедневно приезжающему в д. Ясная Поляна, удобно будет вести антиправительственную пропаганду, чинам же полиции за дальностью расстояния от места пребывания пристава и урядника не представится возможным иметь наблюдение за деятельностью Черткова».
В. Г. Чертков и Л. Н. Толстой. 29 марта 1909 г.
Тульский губернатор Дмитрий Кобеко с ним согласился. Он обратился к московскому градоначальнику с просьбой уведомить правление Московского общества грамотности, что не признает возможным удовлетворить их ходатайство. Однако в Москве на это послание не отреагировали. И вскоре, решение же надо принимать, Кобеко вновь напоминает о себе:
«Прошу ваше превосходительство: не признаете ли возможным ускорить отношение от 14 января по делу правления Московского общества грамотности».
Телеграмма уходит и в Петербург:
«Ввиду пребывания Ясной Гусева и Черткова занимающегося пропагандой распространением запрещенных изданий Толстого является опасение библиотека будет служить удобным путем раздачи изданий пропаганды. Графиня СА вообще постоянно ведет двойную игру».
Николай Гусев – литературный секретарь Толстого, которого подозревали в распространении запрещенных цензурой сочинений писателя.
Столица, правда, слегка подуспокоила. Директор департамента полиции Нил Петрович Зуев доверительно сообщил:
«…принимая во внимание, что Чертков в настоящее время удален из пределов Тульской губернии, Гусев же предназначен к удалению в ближайшем будущем, не усматривается оснований к недопущению открытия означенной библиотеки. Тем более что в случае, если бы таковая явилась орудием пропаганды учения Толстого, за вами останется право и возможность немедленно закрыть ее».
Л. Толстой со своим секретарем Н. Гусевым
Колеса правосудия крутились однако со скрипом. Письмо Зуев написал 17 июня 1909 года, а обещанное «удаление» Гусева произошло только 4 августа. Сделали, правда, это достаточно грубо. Крапивенский исправник, становой пристав и два стражника явились вечером в усадьбу и предъявили бумагу министерства внутренних дел, в которой содержалось постановление о высылке Гусева на два года в Чердынский уезд Пермской губернии за рассылку им брошюры Льва Николаевича «Не убий». Секретарю Толстого было предложено немедленно, в течение получаса, собрать вещички и отправиться с ними в Крапивну для дальнейшего следования оттуда к месту ссылки. Путем переговоров выторговали полчаса для того, чтобы сдать Льву Николаевичу его бумаги.
Писатель обратился к Кобеко с просьбой освободить своего секретаря, но единственную поблажку, которую сделал губернатор, – разрешил следовать в ссылку не этапным порядком, а по железной дороге, но в сопровождении полицейского.
После письма о предстоящей высылке Гусева, которое фактически разрешало устройство библиотеки, Кобеко осведомился у директора департамента полиции:
«Сообщено ли изложенное в сем письме распоряжение господина министра Внутренних дел Московскому обществу грамотности, либо таковое распоряжение должно быть сообщено обществу мной, или мне следует ожидать возбуждения обществом нового ходатайства о разрешении открыть библиотеку в д. Ясная Поляна».
«Нет, – ответил Зуев, – не объявлялось». И предоставил почетную возможность объявить об этом решении самому Кобеко. Тот на радостях пишет московскому градоначальнику и хочет, чтобы Московское общество грамотности узнало о разрешении непременно под расписку, в которой заодно написало бы, что за все тут происходящее берет ответственность на себя. Такую расписку секретарь правления Барсуков написал 17 ноября.
На этом эпопея практически завершилась. Софья Андреевна тоже изъявила согласие стать ответственным лицом. Шкафы для книг приобрели, оставалось снять помещение, купить книги. 22 декабря в Туле утвердили в качестве ответственного лица Софью Андреевну. А 28 декабря дали разрешение на открытие библиотеки.
Толстой своим присутствием защищал подсудимых
За оставшийся до открытия месяц Толстого, однако, занимали совсем другие дела. Наверное, он еще и переживал арест своего секретаря, в чем он видел и свою вину. В местной же прессе, которая обычно была богата на сообщения из Ясной Поляны, имя Толстого упоминается только в связи с криминальными новостями.
16 января Толстой в сопровождении своего приятеля, бывшего гвардейского офицера Михаила Булыгина, появился в здании Тульского окружного суда. Слушалось дело по обвинению крапивенских крестьян Денисовых в разбойном нападении на почту в пути. В случае если бы этот факт удалось доказать, налетчикам грозило несколько лет каторжных работ.
Толстой занял место на скамейке для публики и с живейшим интересом следил за ходом процесса.
Весть о том, что в суде присутствует сам Лев Николаевич, быстро распространилась, и пустовавший зал моментально наполнился как публикой, так и членами магистратуры и прокурорского надзора. В «Тульской молве» потом написали, что в зале заседания воцарилась какая-то особенная атмосфера, и Толстой одним своим присутствием уже защищал подсудимых.
Прокурор начал свою речь с лицом, красным от волнения. Смущался и защищавший крестьян присяжный поверенный Б. О. Гольденблат. По его признанию, никогда в жизни он так не волновался.
Суть дела состояла в следующем. Почтальон с ямщиком везли почту, в которой среди писем находился и денежный пакет на 500 рублей. Дорогой на них якобы напали крестьяне Денисовы.
Пытаясь ограбить, отняли у почтальона револьвер. При этом, защищаясь, почтальон нанес одному из нападавших рану в руку.
Между тем все было намного проще, собственно почему в судьбе своих земляков и посчитал нужным принять участие Толстой. Произошло это на Масленицу, и все мнимые налетчики были просто пьяны. Повстречавшись с почтовыми санями, никто не захотел уступить дорогу, из-за чего и возникла перебранка. Почтальон выхватил револьвер, которым и был ранен один из Денисовых. При этом невдалеке ехал обоз из 30 возов, повстречавшись позже с которым, почтальон никому не жаловался, что его ограбили и отняли револьвер. Неизвестно, как бы все закончилось в пустом зале, но в присутствии великого писателя даже представитель обвинения свел дело к «простому буйству», хотя поначалу и не отрицал возможности «тех недоразумений, которые так часто встречаются на наших дорогах».
Адвокат же Гольденблат напомнил, что все это случилось в дни широкой Масленицы, когда все на Руси веселятся и далеки от преступлений. Он видел в подсудимых лишь жертв несчастно для них сложившихся обстоятельств.
Во время перерыва, предшествовавшего объявлению резолюции, писатель беседовал с некоторыми из присяжных поверенных и выразил свою благодарность защитнику крестьян Денисовых Гольденблату:
«Спасибо, очарован вашей речью; помогли по-братски».
Судебная палата Денисовых оправдала. Как писали в «Тульской молве», радостно настроенные крестьяне поспешили поблагодарить присутствовавшего на заседании Льва Николаевича Толстого.
По окончании заседания Толстой остался слушать следующее дело по обвинению некоего Афанасьева о принадлежности к партии эсеров, проходившее при закрытых дверях. Для всех – закрытое, а ему разрешили.
А перед этим посетил камеру, то есть кабинет прокурора, где осведомился подробностями случившейся в рождественскую неделю трагедии в имении солистки Императорского театра Медеи Фигнер. Управляющий имением, которое граничило с имением Толстого, с несколькими рабочими застал на месте преступления самовольных порубщиков леса. Это действительно было тогда большой проблемой. Совсем недавно произошел даже беспрецедентный случай, когда крестьянами в имении Фигнер был разобран по бревнам целый сруб избы для лесника, после чего продан в Туле. Встреча с нарушителями переросла в драку, в результате которой управляющий имением Александров, по его словам – в целях самообороны, ранил из ружья двух порубщиков, а еще одного зарезал кинжалом сопровождавший его рабочий.
Толстой принял случившееся близко к сердцу и интересовался, нельзя ли вчинить хотя бы гражданский иск к владелице имения. Но и Гольденблат, и прокурор ответили ему на этот вопрос отрицательно – нельзя.
Также Толстой спрашивал Гольденблата, не может ли он повидаться с убийцей, с которым хочет поговорить «по-братски». И здесь получил отказ – на стадии предварительного следствия нельзя. Даже намек на то, что он не простой смертный, а Толстой, не сработал: нельзя.
Примерно в эти же дни пришло известие из Петербурга. Лев Николаевич принял участие в судьбе некоего Краснобаева, которого осудили на арестантские роты за укрывательство экспроприаторов, то есть налетчиков. Просила за него жена, и писатель не устоял, написал письмо местному присяжному поверенному, графу И. Д. Толстому с просьбой составить кассационную жалобу. Тот согласился, но предупредил, что жалоба почти безнадежна. Лев Николаевич, однако, возразил, что он похлопочет в высших сферах, где у него есть связи. Однако ни связи, ни ходатайство не помогли – приговор оставили в силе.
Из всех этих эпизодов, можно, пожалуй, сделать главный вывод – в тот, последний год своей жизни, Толстой особенно стремился, насколько в его силах, помочь тем, кому мог помочь. Без особых на то просьб.
…Достоевский не весь
Наконец настал день открытия. Душан Маковицкий в «Яснополянских записках» описывает предшествующий вечер так:
«В 7 часов вечера приехал князь Павел Долгоруков открыть библиотеку в Ясной Поляне. Деловито берется за дело. Привез списки книг библиотеки, дал их прочесть Л. Н. и очень серьезно и настойчиво просил его, чтобы он составил списки книг беллетристических, детских, агрономических, исторических, географических, этнографических, религиозных.
Л. Н. сличал списки с бирюковским каталогом народных библиотек издательства «Костромича» в Костроме.
– Лермонтова что-то не вижу, Достоевского.
А потом сказал:
– Если кое-как делать – не стоит, а если серьезно делать – на это нужно много времени, а его нет... Но постараюсь...
Ольга Константиновна (невестка Толстого, жена его сына Андрея. – Прим. авт.) похвалила детскую литературу «Посредника» и спросила, будет ли библиотека получать журналы. Хорош журнал «Посредника» («Маяк»).
Л. Н.:
– Журнал – неизвестно что. Это будущее.
Л. Н. (Долгорукову о потребности образования):
– Я получаю письма... чтобы было настоящее образование, а не набранные слова ради тщеславия».
31 января 1910 г. Лев Николаевич Толстой на открытии народной библиотеки в деревне Ясная Поляна.
Собственно, из этого отрывка можно сделать вывод, что обо всей возне в течение года вокруг библиотеки Лев Николаевич если и знал, то обрывочно.
И вот наконец 31 января 1910 года состоялось открытие народной библиотеки-читальни. В маленькой комнатке – два шкафа с книгами, на стенах картины. Прибывший П. Д. Долгоруков произнес речь. Толстой его поблагодарил:
– Я благодарен и надеюсь, что и мои близкие, – показал на крестьян, – будут благодарны.
В комнате кроме них – всего около десяти человек, в том числе корреспондент «Русского слова», четыре ученика первой толстовской школы, Татьяна Львовна с Танечкой. Больше никто не поместился. В дверях, сенях и перед домом стояло 30-50 детей, несколько взрослых крестьян и яснополянские жители. Л. Н., рассматривая книги, удивился, что Достоевский не весь.
Из специального донесения тульскому губернатору:
– В помещении библиотеки была семья графов Толстых, за исключением графини С.А., которая находится в Москве. Ответственное лицо – С.А. По раздаче и приему книг назначена дочь управляющего имением графини Толстой Мария Валентиновна Шумилина. В библиотеке помещены книги разных писателей: Толстого, Достоевского, Пушкина и др.».
Маковицкий описывал последующие события. Говорили о книгах, но уже не относящихся к библиотеке:
«В три часа Л. Н. сел на лошадь; я поехал с ним. За обедом П. И. Бирюков рассказал про книгу Яроцкого «Идеализм в физиологии».
Все медицинские открытия добыты опытами над животными, а не над человеком – собственно, ветеринария, а не медицина.
Л. Н.:
– Как если бы животных рассматривали как растения.
Бирюков:
– А у человека есть еще такая же огромная сила, как животная, – духовная. Яроцкий был сначала противником ваших теорий, но потом они заставили его обратить внимание на нравственную сторону человека...»
Народная яснополянская библиотека просуществовала до 1928 года, после чего была переведена в яснополянскую школу им. Л. Н. Толстого, а в 1929 году – в телятинскую школу.
