В Тульскую область приезжают беженцы. Люди, потерявшие близких, дом, работу, налаженный быт… Мы решили сделать цикл публикаций о них. Вернее, просто дать им выговориться, рассказать о том, что пришлось пережить. А нам всем — возможность поддержать и помочь.
Сегодня рассказ Натальи Мащенко из Мариуполя. Сейчас она вместе с сыном и невесткой находится в Тульской области.
— Тут хорошо, уютно, кормят вкусно, заботятся о нас. Каждое утро вижу, как за детьми приезжает автобус и отвозит их в школу. Вот только я теперь каждое утро не собираюсь в школу, — вздыхает Наталья Петровна. Она 44 года проработала учителем начальных классов в одной из школ Мариуполя. — Мне в среду, 20 апреля, исполнилось 65 лет. Но я еще не собиралась на пенсию, работала бы и работала еще долгие годы.
Правда, надо было приспосабливаться. За последние годы в школах количество часов русской мовы сократилось до 2. Основным стал украинский язык — все документы только на украинском, разговаривать в магазине, больнице, театре, новости на ТВ — только на украинском, хотя наш город испокон веку был русскоговорящим.
24 февраля вся администрация и мэр бросили город и нас всех. Жители сочли это настоящим предательством.
Как он может вещать из другого города о том, что происходит у нас? Откуда он знает, что у нас, если его тут нет?! Заявляют, что тем, кто остался в Мариуполе, будут ежедневно платить по 2000 гривен, — кому платить-то?! Тем, кто в подвалах?! Как они вообще могут понять, кто там жив, а кто уже нет? Власти и полиция бросили город сразу — началось сплошное мародёрство.
Свет, воду и газ нам отключили 2 марта. Отопления к этому времени уже не было.
Мой сын ушел жить к своей девушке — чтобы по прописке не пришли и не забрали, потому что в городе началась мобилизация.
6 марта в полдень именно к ним на второй этаж прилетел снаряд.
Их выбросило взрывной волной из квартиры, но на них загорелась одежда. Кто-то из соседей их отвез в подвал какой-то, накормили, дали Пантенол.
На следующий день их кто-то довез до меня. В тот день я впервые познакомилась со своей невесткой Юлей лично. Так и стали жить втроем.
Мороз — минус 10, мы без отопления. Когда начинались обстрелы, мы уходили в тамбур между квартирами и там сидели обнявшись. У нас уже не было еды. За водой ходили под обстрелами на речку — нам повезло еще, что рядом с речкой жили. Вода из нее солоноватая, такая невкусная. Но это лучше, чем вообще ничего.
С 17−18 марта во дворах стояли танки. Украинские. Стреляли. Было очень страшно и холодно. Я молилась. Хотела только одного — чтобы сын был жив, не покалечен и счастлив.
Утром 19-го решили, что надо выбираться из подвала и уходить из города, потому что подвал может стать братской могилой. Побежали под обстрелами. Ну, как побежали... Я ж с гипсом и на ходунках: еще 19 января подвернула ногу и сломала стопу. Было очень страшно. Я сыну говорила, чтобы они меня бросили и спасались с Юлечкой. Но он сказал, что бог поможет нам выбраться.
Около больницы увидели пожилого мужчину с машиной, попросили его довезти до окраины города. Но он ехал за своими родственниками в село. Мы побрели дальше, а через некоторое время этот мужчина на машине нас подобрал — своих родных он не нашел.
Когда выбрались из города, решили ехать в Таганрог. На западную Украину мы не планировали, за границу тоже — мы там не нужны. Я сама родилась на Урале в Кургане: мою маму туда эвакуировали в годы войны, она там и осталась жить и работать на заводе. Я вышла замуж за моряка и оказалась волею судеб на Донбассе. Поэтому сейчас и решили ехать в Россию.
Из Таганрога нас довезли до Ростова. Там сказали, что повезут в Тулу. Так мы 23 марта и оказались здесь. Сына отвезли в Себино, а нам с Юлей понадобилась медицинская помощь: у меня перелом, у нее ожоги, да еще и ковидом заразились. Лечились в Щекинской больнице.
Большое спасибо медикам, которые о нас заботились. Мы эту заботу и внимание ощущали каждую минуту. Медсестры постоянно приходили и спрашивали о здоровье, обнимали. Врач купила мне тапочки. Она не обязана была это делать, но она же видела, что у нас нет ничего. Знаете, все это очень важно, нужно и ценно для нас.
После выздоровления мы приехали в Себино.
Мне сняли гипс. Еще передвигаться сложно, но в гостинице каждое утро я хожу на процедуры — сюда привезли специальный аппарат для разработки ноги.
Недавно я узнала, что мою соседку по мариупольскому дому придавило плитой — она погибла в своей квартире. Моя подруга эвакуировалась из Мариуполя только 16 апреля. Она похоронила сына прямо во дворе нашего дома: прямое попадание, погиб сразу, 30 лет. Сама выжила чудом, только ребра все сломаны.
Мы вообще пока еще не разговаривали обо всем этом. Но я знаю: ей очень тяжело.
Как теперь жить, я просто не знаю. Очень хочу домой, но его больше нет. Нет ничего. Нет конспектов и фотографий, рисунков моих учеников, моих туфель и платьев. А я только сделала ремонт квартиры, лоджию в порядок привела, у меня на кухне стоял огромный деревянный стол — представляю, сколько он горел! Из той жизни у меня с собой только две ложки чайные да записная книжка. В ней оказалось несколько записок от учеников: они мне приносили их зимой, когда я болела.
Тут, в Себино, очень много беженцев из Мариуполя, но мы не обсуждаем то, что случилось с каждым из нас. Молчим.
Сложно принять, сложно не скучать по дому, несмотря на все прекрасные условия, что для нас тут созданы. Но нужно найти силы жить заново.
