Если оставить в стороне эмоции и проанализировать ситуацию, можно прийти к выводу, что мы близки к «точке невозврата», после прохождения которой закон вообще перестает работать.
Долгое время российская правоохранительная система развивалась в направлении укрепления силового аппарата и игнорирования любых демократических принципов, препятствующих осуществлению им избирательной – нередко исключительно карательной – функции.
В конце 90-х гг. ХХ в. и начале «нулевых» годов XXI в. в судах еще можно было «взывать к правосудию», и такие призывы зачастую достигали цели, когда работал институт недопустимости полученных с нарушением закона доказательств, презумпция невиновности действительно выступала основным постулатом защиты от привлечения невиновных к уголовной ответственности, а институт суда присяжных воспринимался правовой системой как глоток свежего, свободного и справедливого «воздуха» юриспруденции. Все юристы помнят, как в те времена Конституционный Суд РФ бесстрашно выносил свои прекрасные определения и постановления, которые действительно делали существовавшую тогда систему правосудия лучше.
Однако затем все стало постепенно меняться в сторону упрощения судопроизводства, сокращения его сроков и игнорирования любых огрехов обвинения. Объяснялось это тем, что ошибки следствия, незаконные доказательства и нарушения правовых норм вовсе не являются существенными и не могут помешать выносить приговоры трансформировавшейся в обвинительную системе правосудия. Причем шансы на оправдательный приговор государство свело практически к нулю, объясняя это скрупулезностью и тщательностью досудебных процедур, якобы не допускающих несправедливых обвинений до судебного разбирательства.
В итоге институт допустимости доказательств практически утратил свое значение, поскольку почти любое современное доказательство априори стало допустимым, презумпция невиновности с ничтожным оправдательным процентом превратилась в презумпцию вины, а институт присяжных был урезан и в практическом, и в процессуальном планах так, что в судебном процессе с участием присяжных круг вопросов, который можно поднимать и обсуждать, максимально сужен. В частности, нельзя обсуждать личность потерпевшего и подсудимого, и, если, например, судят отъявленного рецидивиста или вдруг на скамье подсудимых окажется писатель-интеллигент, различить их присяжные смогут разве что по внешнему виду, ведь о том, кто перед ними, они никогда не узнают. Даже сама коллегия присяжных численно сократилась. Словом, все было сделано таким образом, чтобы максимально нивелировать шанс вынесения оправдательного вердикта.
Тем не менее коллегии присяжных, ограниченные как количеством, так и располагаемой информацией, выносили и выносят оправдательные вердикты в десятки раз чаще, чем провозглашают оправдательные приговоры профессиональные судьи. На вопрос о причинах государство так и не нашло ответа, оставив его в числе риторических. И ссылка на предварительное следствие и систему предварительного отбора здесь уже недопустима, поскольку по всем уголовным делам, по которым присяжные оправдывают подсудимых, предварительное следствие, разумеется, всегда проводилось.
Выходит, дело здесь не в этом, а в том, кто судит, кто является профессиональным судьей. При этом критиковать профессиональных судей мне бы не хотелось – как правило, они высокопрофессиональные, прекрасно подготовленные и добросовестные юристы, очень хорошо знающие закон и умеющие его правильно применять. Но, зная о том, что любой оправдательный приговор неминуемо повлечет служебную проверку, а также в условиях, когда само понятие оправдательного приговора стало восприниматься в «системе юридических координат» не как акт нормального, повседневного правосудия, а как нечто чрезвычайное, сверхъестественное, указывающее на сбой системы, эти самые судьи, призванные судить, руководствуясь законом и совестью, вынуждены любым способом избегать оправдательных приговоров. Неслучайно в юридической среде сейчас бытует мнение, что любой «мягкий» приговор – это зачастую латентный оправдательный.
С развитием «эффективности» такой системы правосудия у граждан постепенно стало складываться и соответствующее отношение к правовой системе государства. Видя столь незначительные шансы оправдания в суде, граждане стали понимать, что уголовное дело нужно стараться прекратить на досудебной стадии. Это осознают как привлекаемые к уголовной ответственности, так и привлекающие. Знает и бизнес. А где бизнес, там и деньги, зачастую большие. И это прекрасно известно силовикам, «в руках» которых внезапно оказалась такая «дубинка», с помощью которой можно не только с легкостью наводить порядок на вверенной территории, но еще и собирать немалые «бонусы» для того, чтобы «дубинка» била не без разбора, а туда, куда надо. Именно по этой причине у скромных офицеров «с холодным сердцем и горячей головой» вдруг начали дома находить сумки с деньгами, причем размер таких «находок» вполне позволил бы превратить какой-нибудь не очень большой регион страны в маленькую Швейцарию.
Да и звучащие с высоких уровней власти слова о том, что с коррупцией бороться сложно, наверное, были сказаны не просто так. Выходит, государство не справляется, и обвинительная система не вполне отвечает государственным интересам, в сферу которых в современном обществе коррупция как основной «двигатель» развращения социума входить не должна. Ведь несмотря на то что за коррупционные преступления установлено очень строгое наказание, результат не наступает. Если раньше, как говорили, суровость российских законов компенсировалась необязательностью их исполнения, то сейчас она, можно сказать, компенсируется гарантией неприкосновенности, прямо зависящей от места в вертикали власти, занимаемого соответствующим субъектом.
Именно в связи с указанной «системой неприкосновенности» была налажена схема противодействия в том случае, если какой-то механизм не срабатывает и дает сбой. Субъекты, попавшие в «жернова правосудия», как правило, симпатии особой не внушали; бывшие губернаторы, министры, пойманные силовики не вызывали сочувствия у граждан, поэтому ситуация была спокойной, все представлялось как законная борьба с коррупционно зарвавшимися личностями.
Сейчас все меняется. В связи с событиями в Хабаровске, о которых мы знаем из информационных (к сожалению, негосударственных) каналов, «эффективность» правосудия стала очевидной не только для тех, кто лично с ним столкнулся, но и для обычных граждан. Сейчас перед пристальными взглядами тысяч – да, пожалуй, уже и миллионов – людей окажется та самая система «справедливого правосудия», о масштабах которой раньше никто из них не догадывался. В связи с этим понятно неприятие и недовольство любого гражданина, осознающего, что в суде зачастую все уже предрешено и шансов добиться справедливости все меньше.
Это точка невозврата, и мы сейчас стоим перед ней. Дальше видятся только два пути выхода из ситуации: либо срочные меры по реформированию правоохранительной системы, глубочайшая ревизия всей вертикали правосудия и выяснение причин столь большой доли обвинительных приговоров, либо... Там нет пути. Там, как в авиации, – точка невозврата.
В связи с этим необходимо донести до общества мысли о демократических началах власти и действительной системе государственного управления в РФ. Нужен приоритет внутренней, социально направленной политики перед внешней. Идеей развития общества должны стать справедливость, социальная защищенность, благосостояние граждан, отвращение к коррупции! Чтобы молодежь не мечтала уезжать из России, а стала опорой и надеждой здесь – в сильном, развитом современном государстве. Чиновники не отправляли детей учиться и жить за границу, чтобы это считалось некрасивым, как некрасиво чиновнику разъезжать с кортежем, мешая проезду «скорой помощи». Пусть каждый гражданин страны знает и будет уверен, что суд независим и судит по закону и совести. Иначе – точка невозврата.
