22 декабря 1849 г. в Санкт-Петербурге состоялась казнь членов радикального кружка Петрашевского.
Вот как описывал современник петрашевцев события утра 22 декабря 1849 года.
«Множество народа двигалось по направлению к Семеновскому плацу, на котором колоннами выстроились войска частей Петербургского гарнизона. Они образовали параллелограмм по сторонам деревянного помоста с входною лестницею. Помост был обтянут траурной материей. Городовые оцепили плац, чтобы сдерживать народ, стекавшийся массами. Около восьми часов утра осужденных вывезли из крепости. При каждом из них сидел рядовой внутренней стражи, а по бокам карет следовали верховые. Кортеж открывался отрядом жандармов, ехавших с обнаженными шашками. Неподалеку от эшафота приговоренных выводили из повозок и ставили в ряд. С волнением оглядывали они осунувшиеся, бледные лица друг друга после восьмимесячной разлуки. Здоровались, переговаривались между собою… Прежде чем ввести осужденных на эшафот и объявить им приговор, их провели перед строем солдат. Впереди шел священник… Осужденные поднялись по тряским ступеням лестницы на эшафот. Вслед за ними вошли и тотчас выстроились на помосте конвойные… Появились два палача в пестрых старинных нарядах. После того, как аудитор невнятно и торопливо прочитал каждому смертный приговор, осужденных облачили в предсмертное одеяние – белые холщовые саваны с капюшонами и длинными рукавами. Священник взошел на эшафот, держа в руках евангелие и крест».
Первыми вывели на казнь Петрашевского, Григорьева и Момбелли. Солдаты свели их с эшафота и привязали к столбам, вкопанным перед тремя ямами. На лица осужденных надвинули капюшоны. Сквозь тонкую ткань все приговоренные к смерти видели, как взвод солдат, выстроившийся напротив, по команде взял ружья на прицел.
Напряжение было таким ужасным, что Григорьев, который и без того от одиночного заключения несколько повредился в уме, в эти минуты совсем его лишился.
Следующая тройка — Достоевский – тот самый, Федор Михайлович, Дуров и Плещеев — на очереди. Втроем стоя на эшафоте, они готовилась встать к столбам над разверстыми могилами. «Я успел… обнять Плещеева, Дурова, которые были возле, и проститься с ними», – писал Достоевский брату через несколько часов. — Около 10 минут ждали раскаяния приговоренных — никто из 23-х не стал публично каяться. Была отдана команда: «К заряду!». Солдаты приготовились стрелять. И в этот момент на плац влетела карета, из которой вышел офицер. Он объявил конфирмацию — царское помилование — всем: смертный приговор был заменен каторгой и лишением всех прав. В эту самую минуту раздался барабанный бой, и прицеленные ружья разом вдруг были подняты стволами вверх.
Палачи в старинных цветных кафтанах взошли на эшафот, приказали обреченным опуститься на колени и начали ломать шпаги над их головами. Затем на середину помоста вышли кузнецы, неся в руках тяжелую связку ножных кандалов. Они бросили их на дощатый пол эшафота у самых ног Петрашевского и принялись не спеша заковывать его в кандалы. Некоторое время он стоял спокойно, но затем вдруг нервным, порывистым движением выхватил у одного из них тяжелый молоток и, сев на пол, с ожесточением стал сам заколачивать на себе кандалы».
Жуткий спектакль продолжался.
К эшафоту подъезжали кибитки, запряженные тройками лошадей. На «казненных» напяливали казенные тулупы и шапки-ушанки и увозили с плаца. «Прощенного» царем Петрашевского, приговоренного к бессрочным в каторжным работам в рудниках, приказано было немедленно везти в Сибирь, прямо с Семеновского плаца – в Иркутск. Других пока отправили обратно в казематы.
Эти сцены вошли в один из самых знаменитых романов Достоевского «Идиот», где об ощущении неотвратимой смерти рассказывает князь Мышкин.
Значительная часть осужденных понесла наказание только за распространение письма Белинского к Гоголю или за недоносительство о собраниях. Петрашевцы говорили о «чиномании», Прудоне, освобождении крестьян, свободе книгопечатания и преобразовании судопроизводства. Одним из главных пунктов обвинения против Петрашевского послужил также изданный им «Словарь иностранных слов», беспрепятственно пропущенный цензурой и даже посвященный великому князю Михаилу Павловичу. Написанный страстно и увлекательно, «Словарь» имел в виду стать чем-то вроде Вольтеровского «Dictionnaire philosophique». Основное стремление словаря — показать, что обновление обветшалых форм жизни есть необходимое условие всякого истинно-человеческого существования. В словаре выражалась мечта о гармонии общественных отношений, о всеобщем братстве и солидарности.
Кружок Петрашевского вошел в историю в том числе и из-за участия в нем молодого Достоевского и из-за необычного, поразившего современников, обряда инсценировки приготовлений к публичной казни. А также тем, что ни в одном из русских политических процессов не участвовало столько литераторов и ученых. Кроме самого Петрашевского, издавшего под псевдонимом Кириллова «Словарь иностранных слов», были замешаны Достоевский, Плещеев, Пальм, Дуров, Толь, химик Ф. Львов, гигиенист Д. Д. Ахшарумов. К петрашевцам можно также причислить двух литераторов, которые не попали в число подсудимых только потому, что умерли раньше начала следствия: Валериана Майкова и Белинский.
Кружки, близкие к петрашевцам.
Всего по делу петрашевцев было арестовано около сорока человек, из них 21 приговорен к расстрелу, одному – Григорьеву, как сошедшему с ума в процессе следствия, приговор отсрочен. Наказания были смягчены: Петрашевскому назначена каторга без срока, Достоевскому — каторга на 4 года с отдачей потом в рядовые, Дурову — то же самое, Толю — 2 года каторги, Черносвитову — ссылка в крепость Кексгольм, на реке Вуокса, Плещееву — отдача рядовым в оренбургские линейные батальоны и т. д.
Среди осужденных к расстрелу был и 23-летний приватный слушатель в С.-Петербургском университете лихвинский дворянин Александр Владимирович Ханыков (1826 – 1851). Он был пропагандистом учения Ш. Фурье, выступал с речью на обеде, устроенном кружком Кашкина в память Фурье 7 апреля 1849 г. Ему в вину вменялось «участие в преступных замыслах, учреждение возмутительной речи, в коей порицал Бога и существующее в России государственное устройство». Во внимание к молодым летам, по лишению всех прав состояния, Ханыков вместо смертной казни был определен рядовым в один из Оренбургских линейных батальонов. Умер в Орской крепости.
