Виктор П.
Если бы я так позорно не струсил тогда, моя жизнь сложилась бы совсем по-другому. Лучше или хуже – неизвестно, но не было бы такого чувства одиночества, тяжести и нежелания возвращаться домой после работы.
Дома меня ждала Вероника, моя жена. Женщина как женщина: домовитая, чистоплотная, симпатичная, по-житейски хваткая. Но почему так тягостно было мне наше общение? Отчего любые её слова вызывали отторжение, а сама она – неприязнь?
Женился я не по принуждению, беременностью она меня не шантажировала, брак заключать не заставляла. Понравилась она мне: глаза большие, улыбка приятная, сама неглупая.
Познакомились в парке, я любил там гулять. Смотрю – симпатичная девушка идёт с веткой сирени в руках. Сказал ей что-то смешное, она ответила непринуждённо. Продолжили прогулку вместе, поговорили хорошо так. Я предложил продлить знакомство. Она с радостью согласилась, стали встречаться.
Мама моя обрадовалась:
– Хватит, сынок, одиноким волком жить. Прошлое – оно на то и прошлое. Живи настоящим, думай о будущем.
Мама у меня мудрая, поэтому я к её словам прислушался. Действительно, чего я жду? Было и прошло, остались счастливые воспоминания, у других и этого нет.
Моя бабушка про такие браки, как у нас с Вероникой, говорила: «Лычико с ремешеком». В смысле, разные очень. И неважно, кто лучше, каждый хорош в своём ареале обитания. А вместе не надо, вместе плохо.
– Ты, Витя, не понимаешь, – говорила мне мамина подруга тетя Света, очень набожная женщина. – Это специально так творец сделал, чтобы у каждого в этой жизни свой крест был. Когда все счастливы, то Бога забывают. Терпи, Витюша, неси свой крест с достоинством. Это не самое плохое в жизни, вообще ерунда. Подумаешь, жена не люба. У других вон какие напасти и горести.
Я терпел. Действительно, ерунда. Дома вкусный ужин, чистота, по выходным шопинг и дача. Чего тебе ещё, Витя, надо? Зажрался ты, дружок.
– В жизни ты преуспел, – говорила мама. – Всё как положено, дом – полная чаша. Жена положительная. А вот душа твоя не на месте, сынок. А душа – она главнее всей этой материи.
– Тётя Света говорит, надо с достоинством принимать все беды и неприятности, они нам свыше посланы, – бодро говорил я.
– Ерунду твоя тётя Света говорит, – сердилась мама на свою подругу. – Есть горести, что извне приходят, с такими ничего не сделать. А есть те, что по собственной глупости сотворены. И исправлять их самому надо.
Мама моя вначале моей женитьбе искренне радовалась, но с годами стала понимать, что семейная жизнь меня тяготит.
– Разводись, сын. Детей у вас нет, ты никому ничего не должен, – говорила она.
– Получится, что я подлец, – объяснял я. – Это со мной она стала плохая, а брал я её хорошую, как говорил Маяковский.
Мама фыркнула:
– Ничего он такого не говорил, у него и жены-то не было.
А я вспоминал её и во сне, и наяву. Милую, нежную, добрую, прекрасную – девочку из моей юности. У всех, наверное, есть такие девочки в потайных уголках сердца. С теплотой и благодарностью иногда вспоминают былые времена, вздыхают, да и закрывают на амбарный замок свои воспоминания: «Я этой памяти хозяин и слуга».
Я не помню уже, когда у меня ключ от замка потерялся и прошлое полностью завладело моим сердцем. Чем бы я ни занимался, куда бы ни шёл – я размышлял, что бы случилось, если бы я так глупо не струсил тогда.
Первый раз я увидел Майю в парке, она танцевала на сцене. Был праздник Дня защиты детей. Нас всем классом привели в парк. Мы с дружками казались себе очень взрослыми, 14 лет всё-таки. Ещё чуть-чуть – и полком командовать будет можно. А тут детские концертики, балет какой-то... Мы презрительно отвернулись от сцены. А потом и вовсе сбежали от нашей классной за подмостки.
Вовка Петров широким жестом достал пачку папирос.
– Ну что, пацаны, закурим? – Вовка картинно взял папироску. Я протянул руку к пачке и тут увидел её – моя рука так и замерла в воздухе.
Она вышла после выступления на улицу, подышать свежим воздухом после номера. Высокая, худенькая, волосы цвета пшеницы собраны в строгий пучок, но непослушные кудряшки тут и там вылезли из причёски.
Я таких красивых девочек только в музеях на картинах видел. Мама любила меня таскать на разные выставки, заставляла экскурсоводов слушать. И тут у меня в голове словно голос гида зазвучал: «Её кроткое и чуть печальное выражение пробуждает в зрителе глубокое сопереживание. Прямой спокойный взгляд говорит о её открытости, но свидетельствует и о врожденном чувстве собственного достоинства».
У нас в классе было 18 девчонок – худых, толстых, низеньких, высоких, лохматых, прилизанных, прыщавых и не очень. Я думал, что они должны быть такими. Другие только на картинах великих мастеров остались и в воспоминаниях их современников.
А тут в парке, в метре от меня, стоит, как сказал поэт, «чистейшей прелести чистейший образец». Стоит, смотрит на меня огромными зелёными глазищами и улыбается:
– Мальчики, а вы пантомиму репетируете?
Я очнулся и увидел себя со стороны: стою, открыв рот, рука парит в воздухе, сам угодливо согнулся, как лакей из небогатого дома.
Пацаны со смеху животы надорвали. Я выпрямился и охрипшим голосом спросил:
– Можно я тебя провожу?
Девочка внимательно посмотрела на меня и сказала доброжелательно:
– Хорошо, проводи. У меня ещё один танец остался. Подождёшь?
Я был готов ждать её до ночи, но уже через 15 минут мы шли по аллее парка и обсуждали книгу Катаева «Хуторок в степи». Дружки мои засмеяли бы меня, если бы узнали, что я про книжки балаболю.
А я был рад, что нашёлся человек, которому интересно то же, что и мне. До этого я только с мамой мог обсуждать прочитанные книги. Учительница литературы не любила, когда я собственное мнение говорил: надо было, как в учебнике. А я и не стремился свой внутренний мир выставлять на всеобщее обозрение.
На улице и в школе я был как все. Разговаривал с ребятами: кто кого побил, сколько папирос могу выкурить за раз, когда первый раз попробовал алкоголь и о прочей ерунде. Анекдоты травил, которые сам понимал через раз.
Хотя, честно говоря, у нас в классе никто не курил по-серьёзному и тем более не пил. Классный руководитель очень уж бдительная была, голову бы отгрызла. Но сказать дружкам: «У меня батя вчера под стол свалился, а я из его бутылки допил, там прям целый стакан остался. Я потом, как космонавт, весь вечер в невесомости болтался» – было делом чести и необходимым ритуалом. Вроде как знак подать – я свой в доску, ребята, я такой же, как вы.
Попало мне потом от классной, что из парка сбежал, но это были мелочи. Главное, что в моей жизни появилась Майя. Мы с ней были как одно целое, говорили обо всём на свете, смеялись, дурачились. Я на неё надышаться не мог, не то что там поцеловать. Да я и не спешил, думал, что у нас вся жизнь впереди.
Мы с Майей частенько спорили, это бывало, но чтобы поругаться – никогда. Один раз только почти поссорились. Из-за дуры одной. У Майи закончились занятия в танцевальном кружке, но она что-то там отрабатывала у станка, как она мне говорила, чем неимоверно смешила. Где завод – а где танцы.
Заглянул я в комнату, а там к Майе в этот момент подходит их руководительница с какой-то девицей и говорит:
– Знакомьтесь, девочки. Это наша лучшая ученица, а это новенькая. Майя, будь добра, расскажи пока о нашем кружке, что и как, я сейчас подойду.
Майя доброжелательно улыбнулась. А новенькая эта набычилась, стоит, поясок на платье теребит; а платье на ней, как на бочке, натянуто. Ножки короткие, толстенькие. Танцорка тоже мне. Я усмехнулся. А «бочка» эта новенькая и говорит Майе:
– А ты на шпагат-то можешь хоть сесть? Ну-ка, покажи мне, чему вас тут учат.
Майя испытующе на неё посмотрела и спокойно ответила:
– Нет, не могу, девочка.
– Я так и думала, – заявила девица. – Ноги как у циркуля отрастила, а ничему не научилась, воображала-неумеха.
Майя тяжело вздохнула:
– Ничему не научилась, – и отошла прочь.
Я быстро пошёл к наглой «бочке»: получит она сейчас от меня! Хотя девчонок лупить не принято, но словами владеть я ещё не научился. Но Майя взяла меня за руку и буквально потащила за собой.
Майя тащила меня из Дворца культуры, несмотря на мои протесты.
– Почему ты сказала ей, что не умеешь садиться на шпагат? – возмутился я, когда мы, наконец, остановились. – Почему не пустила меня к ней сказать пару ласковых, чтобы навсегда отучилась хамить?
– Потому что ты мальчик, и я совершенно не хотела смотреть, как ты будешь обижать девочку. Пусть даже она этого заслуживает. Я бы с тобой дальше общаться не смогла, перед глазами эта сцена стояла бы, – спокойно сказала Майя.
– А на шпагат тебе трудно было сесть? – уже успокаиваясь, спросил я.
Майя пожала плечами:
– Это как если бы метать бисер перед свиньями.
– А если эта свинья к тебе сама припёрлась и требует метать?! Кинула бы ей в рыльце пару килограммчиков отборного стекляруса. Как бы она захрюкала!
Майя засмеялась:
– Какой ты забавный.
Я дулся всю дорогу, пока провожал Майю. Но вскоре и думать забыл об этом случае. Сколько таких свиней ещё встретится в жизни, на всех жемчуга не напасёшься.
Моя жена Вероника думала по-другому. Последнее слово всегда должно было остаться за ней. Она ругалась в транспорте, в очереди, в поликлинике, на работе, доказывая свою правоту.
– Не люблю оставаться в дураках, – объяснила она мне. – Никто меня не смеет унижать.
Вероника шла по жизни гордо, не рефлексируя, оставляя за собой горы свиней, засыпанных бисером с головой, а также оленей, козлов, баранов. Ей было отрадно сознавать, что она – победительница.
А я думал о Майе. Как бы я спешил к ней, старался всегда быть рядом, как бы гордился ей, любовался, спрашивал её мнения, искал совета, придумывал сюрпризы, делал её счастливой и сам был бы счастлив каждый миг и во сне и наяву.
После двух лет знакомства и головокружительного счастья Майя грустно сказала, что их семья уезжает в Монголию. Папу пригласили на работу, и она и её младшая сестра тоже должны ехать.
– Это всего на два года, Вить, – оправдывалась она. – Будем писать друг другу письма. А через год мы вообще приедем в отпуск. Представляешь? На целый месяц!
Майя старалась не выглядеть расстроенной, уговаривала меня немножко потерпеть, но в глазах у нее то и дело мелькали слезинки.
Она быстро моргала, прогоняя их, и улыбалась. Она упрашивала меня, как маленького капризного мальчика.
И потянулись дни разлуки. Я писал письма Майе каждый день. Описывал всё, что видел, чувствовал, делал. Мне тоже летели послания с родины Чингисхана. Наверное, почтальонша возненавидела меня за этот год, ежедневно опуская конверты в наш почтовый ящик.
Майя присылала мне свои фотографии. Она стала ещё красивее. Я свои снимки не отправлял. Я за этот год особо не изменился, даже не подрос, к моему глубокому сожалению.
Через год в трубке телефона я услышал захлёбывающийся от счастья голос Майи.
– Витя, мы приехали! Я дома! Представляешь, я хожу по квартире и как будто никуда не уезжала: всё такое привычное, родное. Как я могла так долго находиться вдали от своего милого дома?
– Дом, милый дом, – хотел пошутить я, но в груди у меня всё сдавило и я смог только прокаркать: – Когда мы встретимся?
Договорились через час в парке возле сцены, где первый раз увиделись. Я летел как на крыльях, прибежал минут за 20 до назначенного времени, стоял за сценой, вспоминал, предвкушал, потом опомнился, высунулся и увидел Майю...
Красивая, у меня аж дыхание перехватило, как тогда при знакомстве. Подумал, каким я был молодым и наглым, не побоялся к такой девчонке подкатить. Сейчас бы смалодушничал. И тут я вдруг понимаю, что не могу к ней подойти. Нет больше задорного паренька, которому море по колено, да ещё приятели рядом, нельзя оробеть.
А сейчас мне 17, я невысок ростом, не широкоплечий богатырь, прыщи вон опять же донимают. Одежда из местного универмага, жидкий букетик чахлых астр в руках. Я себе в этот момент показался убогим до невозможности.
Майя вытянулась, повзрослела, стала ещё изысканнее, утончённее. Изящная фигура, тонкие черты лица, грация в каждом движении. Платье из джинсовки иностранного производства, у нас в таких только кинодивы ходили.
Я позорно сбежал тогда… Ломанул через парковый лесок – и домой. Раскинул умом и решил, что не пара я Майе. Представил, как вместе пойдём по парку: я ниже на полголовы, ногами загребаю, мне мама всегда это на вид ставила, волосы непослушные, никак их не уложишь. А состричь покороче тоже не судьба, лопоух я немного.
Я даже взвыл с досады. Телефон звонил несколько раз – я не брал трубку. Наверное, Майя меня разыскивает, волнуется, что что-то случилось. А я лежу тут, сопли распустил.
Пускай лучше так, пусть Майя обидится на меня, и останусь я в её памяти плохим человеком. Это лучше, чем её удивлённый взгляд при встрече: «Ой, а я и не думала, что ты настолько непривлекательный».
Пришла мама, выпытала у меня, почему я лежу на диване, а не гуляю с Майей. Попробовала уговорить, что всё на самом деле не так. Я умный и красивый, и все это видят. А Майя – в первую очередь.
Но я был непреклонен. Майя скоро уедет и забудет меня, и я постараюсь её забыть.
Майя позвонила вечером, трубку взяла мама, сказала, что я неожиданно заболел тяжело и, по всей видимости, надолго. Навещать меня не надо, могу заразить. И по телефону не могу разговаривать – голоса нет, и слушать не могу – уши заложило.
– Оглох, ослеп и онемел, – сказала мама. – Эх ты! А я думала, вырастила настоящего мужчину. А оказывается – самого натурального труса.
После отъезда Майи мне ещё месяц приходили её письма. Я не читал: думал, перегорел. Не знаю, что со мной было, помешательство какое-то. Потом ушёл в армию, отслужил, домой вернулся и всё Майю вспоминал. Думал, может, встречу её случайно, наберусь смелости, поговорю. Я вырос, возмужал, девчонки говорили, что симпатичный.
Всё в парк ходил, прогуливался возле помостков, там Веронику и встретил.
И женился. Прожили мы пять лет, и я убедился, что не был этот брак мне нужен.
Однажды Вероника затащила меня в кафе. Настроения у меня не было, голова болела, но как отказать жене? В закусочной мы просидели недолго. Веронике не понравилось пирожное, она устроила небольшую головомойку официантке и, хлопнув дверью, умчалась прочь.
Я не мог за ней последовать, надо было расплатиться за угощение, хотя Вероника очень настойчиво уговаривала меня этого не делать.
– Не заслужили, пусть сначала готовить научатся! – доводила она до сведения всех сидевших в зале посетителей своё мнение.
Я отдал деньги и, уже вставая с диванчика, заметил пристальный взгляд красивой девушки. Я усмехнулся: с такой женой, как Вероника, мне всегда обеспечено повышенное внимание. Потом меня как молнией перерезало пополам.
Майя. На меня смотрела повзрослевшая Майя. Она стала ещё красивее.
Я кинулся к её столику. Мне так много надо было рассказать ей. Попросить прощения. А может... Может, можно всё исправить?..
– Привет, исчезнувший на годы, – улыбнулась Майя.
Я поцеловал ей руку, мы сели за столик, и я, сбиваясь, волнуясь, рассказал свою историю.
– Глупо получилось, правда, Майя? Прости меня.
– Я очень переживала тогда, – произнесла Майя. – Сначала думала, ты под машину попал, хулиганы напали. Позже поняла, что ты не хочешь меня видеть. Винила во всём себя. Долго меня эта история тревожила. Ты нравился мне, казался благородным рыцарем. А ведь рыцари просто так не отказываются от близких людей.
Долго я просил у Майи прощения. Но она спокойно сказала:
– Всё в прошлом. Зато ты научил меня не доверять людям. Согласись, это хорошее качество. Спасибо тебе за «прививку».
Майя была замужем, воспитывала дочку и была абсолютно счастлива. Мы не обменялись телефонами, знали, что больше не встретимся: Майя жила в другой стране.
На прощание она спросила:
– Женщина, которая сидела с тобой за столиком, – твоя жена?
Я подтвердил со вздохом:
– Она не всегда бывает в хорошем настроении.
– Забавно, что ты этого не знал, когда женился, – засмеялась Майя.
– Сразу человек не показывает свои тёмные стороны, – оправдался я.
– Ты разве не помнишь её? – удивилась Майя. – Это же девочка, из-за которой мы первый раз чуть не поссорились в танцевальной студии.
На другой день я подал заявление на развод.
Фото: freepik.com
