Андрей Звягинцев приезжает на творческую встречу с туляками уже во второй раз. Впервые режиссер побывал в Туле в марте 2015 года – тогда в ДК «Ясная Поляна» он представил зрителям фильм «Левиафан». А через пять лет приехал снова – презентовать свою книгу «Сценарии» и пообщаться – откровенно, по душам, без купюр и оглядки на власть. Ведь Звягинцев, чье творчество любимо во всем мире, может говорить только так.
Вопросов у зрителей было очень много. И Андрей Звягинцев ответил на каждый из них максимально полно.
— После фильма «Левиафан» я с огромным интересом читала комментарии. Публика разделилась: одни готовы были сжечь Вас на костре инквизиции за очернение, для других этот фильм стал откровением, поводом задуматься и пересмотреть ценности. Ругали, что Вы обнажили весь цинизм. Когда просматриваете сценарий, каким видите своего зрителя?
– Понятно, что ты не читаешь сценарий, а принимаешь непосредственное участие в его создании. И твое ощущение, какое впечатление окажет фильм на зрителя, видоизменяется. С фильмом «Левиафан» причудливая вещь произошла. Отправной точкой была американская история бунта одного простого «маленького» человека — в гоголевском значении. Электросварщик, который починял автомобили в маленьком городке штата Колорадо, не найдя понимания у власти, восстал против несправедливости. Он сел на мощный гусеничный трактор с ковшом, заварил себя в железный колпак и въехал в город, где снес 18 административных зданий. Его не могли остановить. Эту съемку 2004 года можно увидеть в Ютюбе, называется «Killdozer Марвина Химейера». Об этой истории, об этом бунте против системы я узнал в 2008 году, случайно, за обеденным столом в Нью-Йорке, где мы снимали короткометражку. Меня эта история «пришила к стулу», я понял, что это необыкновенный материал для фильма. И удивился, что за четыре года в Америке никто не снял этот сюжет — там же любят снимать истории на реальных событиях. И я убедил сценариста Олега Негина снять этот фильм.
Я решил, что назову эту картину «Левиафан». И всё время смущался, что название такое мощное, пафосное, а история бытовая, семейная. Тяжба маленького человека с системой из разряда «бодался теленок с дубом». И вот однажды я встретился со своей знакомой, а она занимается философией. Я ей рассказал, что делаю фильм «Левиафан», и она сразу: «А, Томас Гоббс!» И вот только тогда я узнал, что есть текст «Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского». Мало кто в России знает этот текст, зато в Америке и Европе его знает любой студент. Это фундаментальная работа об истории государства. И я убедился, что фильм должен называться именно «Левиафан» и никак иначе.
Когда мы показывали эту картину в Министерстве культуры, ее смотрел Владимир Мединский, я спустя неделю очень сожалел, что рассказал ему о Марвине Химейере. Первое, что сказал министр культуры: «Андрей, в России так не пьют». (Смех в зале). Тут мы с ним разошлись во мнениях, я предположил, что он в какой-то другой стране живет, чем авторы фильма.
Вся риторика претензий к фильму «Левиафан» строилась, к моему большому сожалению, на том, что раз в Америке это случилось — езжай в свою Америку и там снимай. С чем я совершенно не согласен и готов спорить. В качестве аргумента могу сказать, что идея может прийти откуда угодно, а уже потом на нее нанизываются факты, наблюдения…
Я сразу понимал, что аудитория расколется, но всех степеней негатива мы не могли себе вообразить. Про «сжечь» я комментариев не читал, но слышал другое. Один политический деятель написал, что режиссеру фильма нужно выйти на Красную площадь, встать на колени и попросить прощения у всего русского народа. А в комментариях под этим текстом была прибавка: «Да чего просить прощения — ствол ему в затылок…»
— Мой сын сказал, что не смотрит Ваши фильмы, потому что не может видеть этих героев, он не любит этих людей. Режиссер гениальный, но герои у него… Вот для меня в фильме «Нелюбовь» — неживые люди. Как Вы относитесь к этим героям и есть ли надежда, что таких людей — ходячих мертвецов — мало?
– На самом деле фильм как раз об этом. О том, что мы других считаем мертвыми. Что у нас настолько мало сочувствия, эмпатии и понимания другого человека, что нам легче записать его в непроснувшегося, в слепого, в мертвого. Я этого здесь не нахожу. Я вижу несчастных людей, которые не осознали, что с ними происходит. И мы намеренно делаем, что в финале они не выскакивают из этого «колеса сансары», круга дурной бесконечности. Ну вот давайте вообразим себе другой финал. Наши главные герои Женя и Борис в этой беде начинают вместе искать ребенка, и в этом совместном путешествии они находят друг друга. И эти сблизившиеся люди находят на остановке своего сына. Растрогавшиеся родители обнимают его, может, ругают, идут домой, садятся ужинать и забывают обо всем том мороке, который с ними случился… Зритель в зале как бы делегирует свою ответственность перед своими близкими, перед своими связями с людьми экранному персонажу.
Показав фейковый сюжет, мы вводим аудиторию в сомнамбулический сон, говоря ей — вы такие же, вы хорошие, вы можете…
Тогда как аудитория должна встать перед парадоксом и невозможностью принять это, чтобы началась рефлексия, работа. Притом что на экране — актеры, которые выучили текст. Нам было важно избежать лекала. Потому что порой мы знаем, чем закончится тот или иной фильм. Шаблоны необходимо менять. Фильм «Нелюбовь» не дарит зрителю инъекцию новокаина до финальных титров. Он дарит горькую пилюлю, и как раз она несет исцеление.
Многие говорят, что в фильме — монстры, чудища и нет ни одного положительного персонажа. Пелена неприятия так застит глаза зрителям, что они даже не видят волонтеров, которые отказались от своего частного времени и совершенно бесплатно помогают, отдают свое время на алтарь чужой беды — это то, что делают волонтеры «Лизы Алерт». Они совершают гигантскую работу, мы говорили об этом с создателем этого движения Гришей Сергеевым. «Лиза Алерт» — это инициатива снизу, это пробуждение гражданского самосознания. Вас не смущает, что в наших СМИ очень много обращений людей к людям — помогите с лекарствами, ребенку нужна операция? А почему мы самих себя спасаем? А где государство? А где медицина? Государству абсолютно плевать на каждого из нас. И тогда пробуждается сам человек — встает и делает.
— Ваши фильмы — серьезное холодное мужское высказывание. Почему у нас в России серьезные режиссеры — мужчины, и нет ни одной женщины? Считаете ли Вы возможным, чтобы женщина была режиссером?
– Вы мне гендер не шейте, пожалуйста (смеется). Я никаких противоречий не вижу между серьезными высказываниями и женским кино. Лариса Шепитько, Кира Муратова… Здесь и сейчас снимает Наталия Мещанинова, посмотрите ее фильм «Комбинат «Надежда» (Мещанинова — сценарист фильма «Аритмия». – Прим. авт.). На «Кинотавре» из 16 фильмов девять сняты женщинами. Пребывает сила женского кино! Вы просто не обратили внимания. Это какой-то феминистский вопрос (смеется). Высказаться всерьез может кто угодно. Вот сейчас в связи с «обнулением» президентского срока высказались только женщины, и меня это поражает. Одна женщина на НТВ, умница, высказалась так лихо и так отважно, совершенно не смущаясь, что ее этот Норкин и прочая камарилья пытались замолчать.
— Вас называют русофобом, мол, Вы выворачиваете неприглядное нутро российской действительности и демонстрируете его всему миру. А Европа и Америка как наши враги радуются, руки потирают и кинопремии Вам дают, мол, как здорово человек показал, что в России всё плохо. Как Вы реагируете на такие претензии?
– То, что Америка и Европа наши враги, нам внушает телевизор. Я 10 лет назад выбросил его, у нас нет телевизора. Это пропагандистский инструментарий, абсолютно отвратительный, схожий с врагами народа из 1937 года. Надо же найти врагов извне? Это относится и к сору из избы. Однажды в Женеве показывали мою картину, в углу у стены сидел мужчина и строго на меня смотрел. И он спросил, зачем я выношу сор из избы, сюда, в Швейцарию…
Тогда же я нашел ответ, с ним и живу — чтобы в избе воздух был чистый.
Русофобами легко можно назвать Николая Васильевича Гоголя, у которого в «Мертвых душах» нет ни одного положительного персонажа, Сухово-Кобылина, Чаадаева… Лучшие мужи Отечества, нашего русского мира на язвы указывают прямым текстом и не смущаются от этого. Лакировать действительность, прикрыть лейкопластырем болячку, пусть она там подгнивает, но своя, родная, — это неправильный путь. Правильный — точно поставить диагноз, и это путь к исцелению.
— На каком этапе к Вам приходит понимание, что за актеры должны играть Ваших героев?
– Я сам актер, это мое единственное образование. Я хорошо знаю актерскую природу, выбираю актеров всегда путем длинного поиска и долгого кастинга. В процессе написания сценария мы никогда не знаем, кто будет играть. Кастинг может длиться 6-8 месяцев, ассистент по актерам приводит нам их одного за другим. Был интересный случай с Еленой Лядовой в фильме «Елена». Я хорошо знал Лядову — в «Изгнании» она озвучивала шведскую актрису. Но у меня даже не было мысли позвать ее на роль Катерины в «Елену». Однажды пришла попробоваться Вика Исакова, прочла несколько сцен с Катериной и сказала: «Андрей, Вам надо звать Лядову». Вот такая актерская щедрость (смеется). И пришла Лядова. Она начинает играть сцену в кафе, а я смотрю на нее в камеру и за полторы минуты понимаю — это оно и есть, пришло то, что мне нужно!
— Над чем Вы сейчас работаете и когда мы увидим новый фильм?
– С новым фильмом пока не очень ясно. Мы запустились с новой картиной в феврале 2019 года, в марте подписали договор с продюсером, ударили по рукам, с энтузиазмом смотрели в будущее. А в начале декабря проект закрыли. Продюсер сказал, что он не в состоянии поднять бюджет. Думаю, это официальная причина. Неофициальная — самоцензура. История расставит всё на свои места, рукописи не горят. Всё минется — одна правда останется. Мне предложили изменить финал, я отказался. Мы сейчас пытаемся реанимировать этот проект, ищем новые источники финансирования. 26 марта мы должны были лететь на съемки в Испанию, но ввиду коронавируса перенесем всё на следующую весну.
– Вы как режиссер с мировым именем не хотите ли пойти в большую политику?
– Для меня политика совершенно непонятна, мне неинтересно в ней участвовать. Я не представляю себя политическим деятелем. Я совершенно точно никакой не ритор, не смогу справиться с битвами на телеканалах, с пеной у рта что-то там доказывать. Но я могу отличить сокола от цапли, вижу, где правда, а где откровенная ложь. Каждый должен заниматься своим делом, и я точно не политик.
