За все время нашей долгой беседы ни разу не пожаловался ни на какие обстоятельства жизни. Напротив, спел частушку своего сочинения, улыбался и шутил. Невероятный человек!
Землянка – тот же дом, только в земле
– Сергей Митрофанович, наверное, правильно начать разговор с довоенного детства.
– Мы прибыли в Тулу с Украины по вербовке. Отец с матерью завербовались строить завод. Отец был хорошим плотником, мама в столовой работала. Бараки тогда строили, появились первые улицы. Назвали эти улицы – Школьная, потому что там была школа; Клубная – там был клуб в четвертом бараке. Советская – главная улица, она шла от завода к дороге Тула – Сталиногорск. Не помню, как называлась там деревня. Память уже не та. Вы знаете, сколько мне лет?
– Знаем.
– Сто второй год пошел. Сто один год и три месяца. Улицу Советскую разделяла дорога. По обеим сторонам были двухэтажные дома. Это уже не бараки, двухэтажные дома с квартирами. В первом доме – аптека, на правой стороне. В шестом доме – милиция. Потом был стадион на правой стороне, возле милиции. Видите, помню. И вышка была высокая, потом ее забрали летчики на аэродром. А мы, мальчики, туда ходили прыгать с парашютом. Я очень это любил. Только туда трудно было забираться и страшно. Потом поясами закрепляли парашют, и мы прыгали. Наступило время дорогу строить от заводоуправления до Большой Еловой, километра три-четыре будет. Мы строили дорогу.
– Мы – то есть и вы тоже?
– Я помогал матери подтаскивать валуны. Машина привозила песок, укладывала на дорогу. Тогда не было асфальта. Мать укладывала валуны в этот песок – как на Красной площади, круглые. И эти валуны клали до самой Еловой. Утром приходишь на работу, тебя записывают, вечером деньги получаешь.
– Каждый день?
– Да, каждый день.
– А почему уехали в Тулу? Дома работы не было?
– Какая там работа! Мы жили на хуторе. Вы знаете, что значит хутор?
– Расскажите.
– Деревня может быть сто, двести дворов, а на хуторе их пять или шесть. У нас был хутор, а мне в паспортном столе записали деревня. Но это ничего. Короче говоря, когда мне сравнялось четырнадцать лет, отец заболел и умер. Мы остались вдвоем с матерью. Она меня устроила на работу. Сперва в Балабаевке я жил – это деревня за Морозовкой – у Сержантовых. Там полная семья была – отец, мать, два сына и сестра. Сержантов Виктор работал в деревне Частое, это в семи километрах, в артели «Заря». От Москвы была артель – замки делали. Мы ходили на работу пешком. Кроме замков научились делать напильники, самые разные – плоские, треугольные, круглые. Нас было двенадцать учеников. Мы все маленькие, и у нас были подставки, чтобы до тисков доставать. А потом уже я пришел на завод, мать меня устроила.
– А жили вы тогда как?
– В землянке. Когда родители только приехали, мама познакомилась с одной женщиной. Самохины, вот. Она сказала: приходи ко мне жить. Косогор вот так, и везде расположены землянки. Наверху школа была.
– Как вы жили в землянке? Сыро же.
– Красота была, замечательно. Тот же дом, только в земле. В Японии их называли фанзы. Я вам потом расскажу о Японии. Когда мне уже было 16 лет, мать устроила меня в котельно-кузнечный цех. Я был крупный, сильный. Работал молотобойцем в кузне, нагревальщиком. Нагревали мы крюки для кранов, зубила делали, молотки, кувалды. Потом перешел в инструментальный цех. А тут война – финская. В эту войну был госпиталь при заводе – в четырехэтажном здании. А я в это время очень любил ходить в ансамбль песни и пляски, к Кузовлеву Михаилу Васильевичу. У нас были и молодые девушки, и ребята. Мы учили песни. До сих пор я песни люблю. Мы ходили в госпиталь, пели, ездили в Сталиногорск выступать.
Меня не стали убивать
– Первый день войны помните?
– Это было воскресенье, выходной. Тогда один день был выходной. Стояла прекрасная погода – ясная, хорошая. Я был в Таптыково – при заводе поселок.
Когда немцы стали подходить, рвы начали копать вокруг Тулы. Я тоже копал вместе с матерью. Когда немцы подходили к Болоховке, они сжигали дома, с живыми людьми. Это нелюди были, фашисты. Как их только земля держала.
Нам дали бронь, не брали в армию. Почему бронь – мы все станки, все оборудование снимали, погружали на эшелоны и отправляли на Урал. Я жил в пятнадцатом бараке, на улице Школьной. В десятом бараке была школа, в двенадцатом – Осоавиахим. А в четырнадцатом, рядом с нами, жили два моряка – красивые такие, стройные. Я как-то с ними познакомился. Они говорят: «Быть тебе моряком!» Я взял и пошел в военкомат. Нас трое было – Баранов присадский, Толстохлебов – его жена в завкоме работала, и я. Мы пришли добровольно. О брони я промолчал, попросился в моряки.
– И что ответили?
– Мне сказали: «Иди домой, сынок. Приедет представитель, мы тебя вызовем по повестке». Через четыре-пять дней представитель приехал. Меня призвали, мы поехали. Две дороги было – на Москву и на Ленинград. Мы поехали прямо, на Ленинград. Подъехали к станции Осиновецкой, на берегу Ладожского озера. Дальше дороги нет. Весь эшелон сошел, и мы на этом берегу ждали темноты. Не представляли себе тогда положение. Оказывается, Ленинград уже был окружен немцами. С нами провели учебу и отправили на передовую. Мой друг Толстохлебов в снайперы пошел. Баранов – в артиллерию, он тоже был крепкий.
– А что у вас с морфлотом?
– Меня не берут никуда. Направили в 23-ю армию, в стрелковую дивизию. Думаю, куда же я попал – вместо моряка в стрелковую дивизию. А мне на комиссии сказали: ты подходишь всем – телосложением, ростом, но у тебя четыре класса образования. Ты не годен в морфлот, потому что корабль оснащен техникой, надо ее хорошо знать. Иди, сынок, куда тебя посылают. Зима уже была, Нева льдом покрыта. Тридцать градусов мороза. Разместили в землянках. Только зашли – часть ребят ушла на передовую, а нам зачитали приказ: вы прибыли для защиты города Ленина.
– Расскажите про свой первый бой.
– Первый раз меня помиловало. Человек 70 их было, они шли на рассвете. Мы их встретили огнем из минометов – я был минометчиком. Закидали минами, они отступили. Неделя прошла, опять немцы мины кидают. Одна разорвалась метрах в трех. Меня обсыпало осколками, я умирал. Потом уже узнал – во мне двенадцать осколков было, из каждой раны кровь вытекала.
И глаз у меня вытек – попадание было в левый. Во второй глаз тоже попал маленький осколок. Спасли меня, взяли в медсанбат.
Там оказали помощь, погрузили на машину и повезли в Ленинград. В кузове два этажа. Я лежал внизу, и наверху еще человек, тоже раненый. Вдруг остановилась машина. Я лежал на досках, из-под меня эти доски вытащили. Оказывается, впереди воронка. Доски положили на воронку, и наша машина по ним проехала. Так эти доски там и остались. Приехали мы в Ленинград – Фонтанка, 90. Замечательный госпиталь. В госпитале мне вырезали глаз.
Лежал я в темной комнате, без глаза. Второй у меня тоже был поврежден. Я плакал. Я же молодой, 19 лет. Мне врач говорит: «Не плачь. Ты будешь молодым, красивым. Мы тебе глаз вставим, все будет нормально». И правда: я пролежал почти четыре месяца, и меня выписали. Направили на улицу Карла Маркса на распределительный пункт, он был здесь еще в Гражданскую войну. Это сборный пункт со всех госпиталей. Приезжают покупатели из воинских частей, набирают себе людей. Потери же идут.
– То есть вас отправили дальше служить?
– Меня комиссия признала годным к нестроевой. Подошло время, меня тоже отобрали. Погрузили в машину, отправили, куда – не знаю. Когда добрались до места, объявили: ты попал в штаб 23-й армии, в отдел комплектования. Вот это да! Отдел комплектования – это комплектовать людей в воинские части.
– И как проходила ваша служба?
Меня спрашивают: «Слушай, сержант, – а я был младший сержант, – ты на чем ездил? На велосипеде? На мотоцикле?» А я к велосипеду и не подходил никогда. К нам как-то на базар приехала машина с велосипедами. Я тоже встал в очередь, но мне не досталось. Поэтому отвечаю: «Могу только на лошади». Меня приводят в конюшню – выбирай. Я выбрал себе лошадь, Каштан звали, под цвет масти. Кормил его, овса даже больше нормы давал.
– И что дальше?
– Пришло время, дали мне задание: вот тебе пакет, отвезешь в такой-то полк. Я пакет за пазуху и потихоньку еду. Выехал на трассу, машины меня обгоняют. Вдруг где-то за километр впереди – стрельба, автоматная очередь. Машину обстреляли. Думаю, надо сворачивать. Свернул вправо – а лес весь в воде. Там финские леса, места плохие.
Дожди идут – все залило водой. Думаю, погибнет лошадь, и я погибну. Что будет, то будет. Поехал вперед. Смотрю – у обочины стоят вооруженные люди, человек 12. С автоматами, по бокам гранаты с деревянной ручкой. И на меня вроде как оружие наставляют, пугают меня. Ну, думаю, конец пришел. Но меня не стали убивать.
– А назад как ехали?
– Назад поехал – никого нет. Прибыл в отдел комплектования, доложил: «Там человек двенадцать, обстреливают машины наши». Потом меня будят утром: «Сержант, вставай! Иди посмотри – те или не те». Подхожу – они стоят. Я их узнал, и они меня узнали. Мне показывают жестами: надо было тебя застрелить. Это были финны. Когда их допросили – оказывается, они уже вышли из войны, просто бродили по лесам.
– Про Японию вы хотели рассказать…
– Да. Жалею, что больше я не попал на передовую, но попал в рабочий батальон, который направлялся на Дальний Восток, в Японию. В боях мы не были, участвовали как вспомогательные силы. Разбили эту Квантунскую армию, а пленных нашему батальону передали, тысячу человек. Этих пленных мы конвоировали к озеру Ханко.
Водка и табак – вред для здоровья
– Когда вернулись домой?
– Демобилизовался в 1946 году. Вернулся опять на свое рабочее место, в котельно-кузнечный цех. Так я проработал на заводе 64 года. Меня очень любили. Я работал честно, не умел увиливать.
– У вас фотография вместе с женой на столе. Расскажите о ней.
– Звали ее Нина. Она была шофером первого класса. Как получилось, что она стала шофером? Отец ее погиб под Смоленском. У мамы было четверо детей – три сестры и брат Коля, он работал в доменном цехе, менял тросы на кранах. Чтобы матери помочь, Нина ходила по деревням менять вещи на картошку. Ей было 16 лет. Потом она приписала себе два года и устроилась на работу шофером. Ей дали машину. Какую, как вы думаете?
– Грузовик, наверное.
– Газогенераторную машину.
– Это что такое?
– Были такие машины, они работали на дровах. Дрова есть – машина идет. Дров нет – машина стоит. Как-то дали ей указание ехать в Москву. В дороге машина остановилась, а топлива нет. Мороз тридцать градусов. Она в машине, которая насквозь продувается морозным ветром. На ее счастье шли войска, большая колонна.
Командир обратил внимание, что на обочине стоит какая-то машина, а в ней девочка сидит. Он к ней подходит: «Ты что тут делаешь?» Она говорит, что она шофер. «Кто шофер?» А ей же 16 лет. Она все рассказала. Про то, что отец погиб на фронте, что приписала себе два года, чтобы устроиться работать. И это тронуло сердце командира. Он приказал солдатам взять пилы, топоры и рубить дрова. Напилили целую машину дров. Завели машину, дали ей бензин – чтобы разжигать. Еще дали телогрейку, теплые брюки, перчатки.
Так она доехала до места, выполнила все, что требовалось. Вот, видите – наша фотография, это мы на курорте в Краинке. У меня язву желудка нашли, ездили водичку минеральную пить.
– Кстати, о здоровье. Вы ведь всю войну на фронте…
– Меня курить приучали еще в 14 лет. Дали козью ножку, я вдохнул и упал, плохо стало. Ничего, по щекам побили, пришел в себя. Сказали – привыкнешь.
– Привыкли?
– Я с молодости в рот наберу дым и выдыхаю, через легкие никогда не пропускал.
– А боевые сто грамм?
– Нам давали сырец, голубой какой-то. Не водка, а медицинский спирт разведенный. Но мы не понимали, что это вред приносит. Мы молодые, нас триста человек на завод прибыло с фронта. Собирались в столовой. Пели песни, пляски. Мы водку пьем, закусываем, девчата нам песни поют. Мы еще соревнуемся друг с другом – кто больше выпьет. Сейчас я понимаю, что это вред для здоровья. С 2000 года не курю и не пью. Понял, что это нельзя делать ни в коем случае. И молодежь всегда призываю к этому.
