Лечение было назначено. Капельница капает, но в какую секунду сахар выровняется и Эльвира очнется, я не знал. Я был уверен, что действую правильно, у меня не было ни малейшего сомнения.
|
|
Эту рукопись к нам в редакцию принес Александр Бехтерев, врач, который жил, работал и просто побывал более чем в сорока городах России. Его рассказы – невыдуманные истории о жизни и смерти.
...1984 год. В степном поселке в больнице от диабетической комы умирает красивая молодая женщина, племянница секретаря обкома. Возможно ли ее спасти?
Вскоре в ординаторской собрались все: Фроловна, Любовь Михайловна, отец Эльвиры. Пригласили меня.
– Самолет попал в грозу, сел в Красноозерке. Гроза оборвала провода, и, скорее всего, до утра он не прилетит. Грозовой фронт идет к нам, – Фроловна смотрела на меня с ужасом.
– Почему вы молчите?
– А что говорить? Какие провода, как это связано?
– Оборудование аэродрома без электричества не может работать. Дизель для аварийного электроснабжения у них сломался еще весной, все никак не могут починить, – я первый раз услышал голос отца Эльвиры. Он говорил негромко, но чувствовалось, как у него все кипит внутри, – а так оборудование обесточено. Ну и гроза еще не кончилась...
– Что делать, что будем делать? – Фроловна взяла инициативу в свои руки.
Я молчал. Лечение было назначено. Капельница капает, но в какую секунду сахар выровняется и Эльвира очнется, я не знал. Я был уверен, что действую правильно, у меня не было ни малейшего сомнения. И вся эта суета вокруг только раздражала меня. История с самолетом никак на меня не подействовала. Любовь Михайловна попыталась меня поддержать: «Фроловна, доктор все уже сделал, Эльвира даже порозовела, ей явно лучше».
– Она в коме! – Фроловна пыталась говорить энергично. – Вы понимаете, что говорите? Она без сознания уже неизвестно сколько времени. Мы же не знаем... – но потом вдруг затихла и отвернулась к окну.
Отец Эльвиры медленно поднялся и молча вышел из ординаторской. Фроловна посмотрела ему
вслед, тихонько, как бы не обращая внимания на меня, обратилась к Любови Михайловне: «Он уже три раза звонил в обком. За последний час. Вы понимаете?»
Сейчас уже никто не понимает, что такое обком партии в 1984 году. Это, конечно, не 1980 и уж точно не 1937, но еще что-то значило.
В ординаторскую вбежала медсестра: «Доктор, она очнулась! Эльвира очнулась!» Я зашел в палату. В душе у меня было предвкушение, мне хотелось услышать ее голос. Увидеть ее улыбку. Я понимал всю глупость своих ожиданий, но так хотелось!
В палате было темно. Лампочка явно слабовата. За окном дождь и гроза. Эльвира лежала с открытыми глазами. Ее тело теперь было просто худым, кожа серой, взгляд пустым. Рядом суетился отец, его лицо просветлело и глаза загорелись слабым, но добрым светом. Он улыбнулся мне навстречу: «Доктор, доктор...» Его голос прервался, и он заплакал.
Эльвира смотрела мимо меня. Она вообще не замечала, что происходит вокруг. Я взял ее запястье и ощутил, что пульс стал сильнее и с некоторой тахикардией.
– Эльвира, это доктор, Александр Валентинович, – отец Эльвиры присел на стул и, стараясь справиться со слезами, тихо приговаривал, – это доктор, Эльвира, он тебя спас... это доктор.
Я посмотрел на капельницу, проверил, нет ли там воздушных пузырьков, вздохнул и вышел. Да. Она не будет рада мне. Ей не нравится эта жизнь. И она не скажет мне спасибо. Никогда.
Ночью я заходил к ней несколько раз. Она не спала, но не сказала мне ни слова. Отводила глаза, когда я проверял ее пульс и давление. Утром ее посадили в самолет вместе с отцом, дали в сопровождение медсестру со всеми моими назначениями, и они улетели в областную больницу. Там были удивлены – Эльвира никогда не прилетала в больницу «своим ходом». Все мои назначения были проверены и одобрены местным медицинским начальством. Медсестра, молодая девчонка лет двадцати, вернулась через два дня и принесла мне посылочку от моих родителей (я просил ее заехать). Она передала мне гостинцы и посмотрела на меня с таким вос-
торгом, что мне стало неудобно.
– Спасибо.
– Это вам спасибо, доктор. Врачи в областной больнице сказали, что вы очень хороший доктор!
– Спасибо, – я прервал разговор и вышел на улицу. Закурил. Дежурство заканчивалось, и пора отдохнуть. Я проработал двое суток без перерыва.
После грозы улица превратилась в полосу препятствий. Мои кроссовки собрали на себя по килограмму глины. Смотрелось все это очень по-клоунски: как я прыгал с одной кочки на другую с гирями глины на ногах. Рядом остановился
облепленный грязью «Москвич»:
– Валентиныч, прыгай, подвезу!
Я нагнулся и увидел за рулем Приходько. Сел рядом с ним.
– Как же так, – говорю, – вы инвалид первой группы и за рулем?
– Да ладно, у нас же люди, всегда можно договориться.
И он подмигнул, подгазовывая, заставляя своего «Москвича» переваливаться с кочки на кочку, и это было куда приятнее, чем пробираться по грязи пешком.
“– Оборудование аэродрома без электричества не может работать. Дизель для аварийного электроснабжения у них сломался еще весной, все никак не могут починить, – я первый раз услышал голос отца Эльвиры, – он говорил негромко, но чувствовалось, как у него все кипит внутри...
Саша Бехтерев.
